В шесть лет стал книгу разуметь,
Носил холщевые онучи
И бегал в школу по зиме.
Когда в молитвенной истоме
Весь край – сплошной был монастырь, –
По дедушке, еще живому
Читал затитланный псалтирь.
Ронял румянец по окну,
За пазуху затиснув пышку,
Я сматывал пеньковый кнут.
И каждый раз у деда тырил
Махру со спичками как вор,
И на кобыле-растопыре
В ночное драл во весь опор.
Под жгучей тяжестью труда, –
Лет с девяти к Сохе-Андревне
Меня приштопала нужда.
Я с первой солнечною лаской
Давился пылью целый день,
Моя усталая Савраска
Едва плелась по борозде.
С золотою косой на луга
И над степью
У каждой межи
Куполами наставит стога.
Ввечеру
Заплетет пелена
Кружевами родное былье, –
Красной девушкой выйдет луна
Полоскать голубое белье…
* * *
Я вырастал в глухой деревне
Под жгучей тяжестью труда, –
Лет с девяти к Сохе-Андревне
Меня приштопала нужда.
Я с первой солнечною лаской
Давился пылью целый день,
Моя усталая Савраска
Едва плелась по борозде.
В глубоком черноземе нежась,
Звенели сталью сошники,
И за сохой с межи на межу
Я спотыкался о комки.
Годов двенадцать без разгиба
Волок я в поле грусть свою
И за версту босой по глыбам
С ломтем на завтрак шел к ручью.
По полуденной мутной круче
Катилось солнце в пустоту, –
И я развешивал онучи
По запыленному кусту.
Сочилась усталь на посеве, –
Мне не на радость шла весна
И для меня родимый север
Был раскаленным докрасна.
В весеннем переливе звонком
Мне улыбался грустно день…
Нет вовсе не был я ребенком
В корявых лапах деревень.
1925 («Московский пролетарий», 1926, № 11, с. 9)
Из года в год, лет десять кряду,
Ходили мы на молотьбу.
Верст за полтысячу, приладив
Мешок сухарный на горбу.
Дымилась душная дорога
Под встречным хохотом телег,
И в мутных сумерках у стога
Мы становились на ночлег.
И снова после передышки
Едва тянулись, – кто как мог,
Сползали драные лаптишки
С опухших и натертых ног.
А по горячим перегонам
Одоньями звенела рожь –
И нанимались мы поденно
На молотьбу за ржавый грош.
И целый день, что было мочи,
Цепов в двенадцать на току
С утра до самой полуночи
Мы молотили кулаку.
Взлетала в воздухе цепинка,
Визжа под самый под конек;
И гнулась матушка-старинка,
Трамбуя через силу ток.
А осенью к концу работы,
Когда в полях повьется пыж,
За силы, вытекшие потом,
В расчете приходился шиш.
Мы шли домой, в тоске мусоля
Заплесневый сухарь во рту, –
Встречало завываньем поле
Свою родную бедноту.
Так десять лет ходил я кряду
С гурьбой босой на молотьбу
И запивал подчас с досады,
Кляня батрацкую судьбу.
1925 («Московский Пролетарий», 1925, № 39, с. 14)
Всему черед,
Всему своя дорога,
Куда б ни шла – твоя или моя –
Все также
Время понемногу
Берет у нас кусочек бытия.
Учесть всего
Пожалуй и не трудно:
Пройдет сегодня, как прошло вчера.
И протянулся век твой нудный
И юности моей пора.
Вот третий год
Друг-другу мы ни слова,
Несем по своему обиду и нужду…
Вчера мне снилось,
Будто бы мы снова
Живем с тобой
По-старому в ладу.
И я опять
С покорной головою,
Как и всегда (послушным рос)
С тобою вместе
В поле яровое
Проехал сеять золотой овес.
Вокруг все было
Дорого и близко
Над головой горланили грачи,
Мне говорил ты о нужде мужицкой
И за сохой
Ходить меня учил.
И нам с тобой,
Как будто стало видно, –
Изводим мы по-прежнему нужду…
Проснулся я
И было так обидно
Что мы живем
С тобою не в ладу.
Теперь наверное,
Ты еле бродишь
Вокруг кривой заброшенной сохи,
А я грущу
О старом огороде
И о полях пишу стихи.
Учесть всего
Пожалуй и не трудно:
Пройдет сегодня, как прошло вчера.
Так протянулся век твой нудный
И юности моей пора.
1927 (литературный альманах «Утро», 1927)
В чужие дальние края
Иными я ушел стопами,
Но по тебе все также я
На сердце сохраняю память.
Передо мной как наяву,
Встают знакомые поляны,
А по полянам в синеву
Ушли деревни вольным станом.
Степные вьются ветерки
В мужичью бороду-мочалку.
Вот травяные Островки
Концы связали у Бурчалки.
Кувшинов лес в кольце полян,
Там Спорного широкий ворот,
Где при отходе от дворян
Мужик нагайкой был запорот.
А дальше?.. Дальше Дядькин Лог,
Отметив старину разбоем,
Свой изогнул олений рог
По мирным голубым обоям.
И выгибая долгий круг
Над синей тростниковой Пронью,
Зеленый и душистый луг
Цветет в серебряном затоне.
А перед ними с давних пор,
Как желтых самоцветов ворох,
Поднялся Каменный Бугор
В овсяных розовых просторах.
Где со стихами бойких стоп
При дележе на самой грани
Затесанный дубовый столб
Мой труд отметил на Рязани.
И вот приткнув плечо к плечу,
Из-под ворот в гармонь тилинькнув,
В шестьсот испуганных лачуг
Раскинулось село Малинки.
И будет в честь тому селу,
Века за годом год минуя,
Что добрым словом на лугу
Его когда-то помянул я.
1926 («Московский пролетарий», 1929, № 8, с. 7)
Опять встает, как тяжкий сон,
Далеких дней воспоминанье:
Глухая темь,
Протяжный звон
Над сонной тихою Рязанью.
Не сдвинуть тяжести силом, –
Метель, да хмурь. На сердце будни.
Лежит родимое село
В медвежьей спячке непробудно.
Кабак,
Церковка…
Голь кругом,
За грошь подневные послуги,
С резным карнизом барский дом
И разваленные лачуги.
Голодный захудалый год
И хилое худое право,
Нужда и хмель,
Погром господ
И царской милости расправа.
С полей не крытых волчий вой,
Лошадий храп,
Лихие свисты
Отряд драгун да становой,
Урядник-живодер
И пристав.
В поселке жуть и пустота.
Хлопочут в стан худые поршни,
Хлестки нагаек,
Рев скота
И бабьих слез полны пригоршни.
Кутузка,
Пытка царских лап,
Доска нагольная в подстилку,
Потом повестовый этап
И закандаленная ссылка.
Кривых саней скрипучий вяз,
И сердце с жуткою тревогой,
И долгий бесконечный лязг
Сибирской дальнею дорогой.
Все это в памяти, как сон;
Прошли года глухих терзаний,-
Весенний зацветает звон
Раздольем розовой Рязани.
1928 («Новый мир», 1928, № 5, с. 103)
(12 голосов, в среднем: 4,83 из 5)
Загрузка...