Непокоренный город. (воспоминания очевидца о четырнадцати чёрных днях и ночах оккупации Михайлова)

Некоторые периоды в жиз­ни забываются почти совсем, но есть и такие, что забыть невоз­можно. Вот и этот. Беззаботное время детства в маленьком го­родке. Городки, лапта, футбол, коньки и лыжи зимой. Учеба в школе и ее окончание. А даль­ше 1940 год.

Нас, фэзэушников, вдруг сделали ремесленника­ми: ФЗУ стало ремесленным училищем. 13-я группа, осваи­ваем профессию токаря. Живем в общежитии училища. Одеты по форме, накормлены и всем обеспечены. Забота одна — прилежно учиться. Воскресенье в училище — свободный день. Как обычно, с утра идем в Рюминку — она рядом. Зелень, тихо и спокойно. Так было и 22 июня 1941 года. С утра с друзьями отправились в горро щу. Возвращаясь из парка, не­далеко от железнодорожного перехода, видим группу людей, сбитого поездом человека, лежащего на земле, и слышим первое слово — война. Подавленные увиденным и услышанным, приходим в общежитие, а товарищи нам говорят: пока вы гуляли, началась война. Немцы бомбят наши города и перешли нашу границу. Слушали объяв­ление по радио о начале вой­ны. Что-то гнетущее повисло в воздухе. А в нашем мальчишес­ком сознании уже зрело: как бы попасть на фронт, уж мы бы этим фашистам показали…

Уже в июле состоялся дос­рочный выпуск из училища. Ни­каких торжеств по этому случаю не было. Сдали форму ремес­ленников. Из общежития учили­ща нас переселили в общежи­тие для рабочих завода «Рязсельмаш». Чтобы получить про­пуск на завод, нам досрочно выдали паспорта, а с 15 авгус­та мы уже были оформлены на заводе в качестве токарей. Седьмой цех, в котором нам предстояло работать, был це­хом военной продукции — ар­тиллерийских снарядов, выпуск которых мы должны освоить. Станки, на которых нам пред­стояло работать, были совре­менные, новые, таких мы еще не видели. Чтобы мы достава­ли до рукояток управления стан­ком, под ноги нам сделали де­ревянные подмостки. Работа цеха только налаживалась, кон­вейера еще не было, и болван­ки снарядов от станка к станку переносили вручную. Нам объяснили, что и как мы долж­ны делать. Свои операции мы освоили быстро. Были, конеч­но, и ошибки, но первое время нам их прощали. У нас были добрые старые мастера-наставники, которые к нам относились по-отечески. Главным в цехе, слово которого было законом, был человек в военной фор­ме — военпред, но и он к нам относился хорошо. Хотя требо­вания к продукции были жест­кими. Мы очень старались, каждый понимал: то, что мы де­лаем, очень нужно для фронта. Работали посменно, днем и ночью. Самой тяжелой для нас была ночная смена с неболь­шим перерывом. У нас появил­ся еще один враг — это сон. Он буквально валил нас с ног. Но мы, как могли, боролись и с этим врагом. Через какое-то время к нам, в качестве конт­ролеров, прибавили такого же возраста девушек из какого-то училища. Что они контролировали, трудно сказать, наверное, нас, чтобы мы не заснули, или нашу продукцию.

Немцы уже под Москвой, окружили Тулу. Затем оказались около Сталиногорска (ныне — Новомосковск) и двигались на Михайлов и Рязань. Город готовился к обороне. Никакой паники не было. Кто мог, работал за городом на возведении оборонительных сооружений. Доходи­ли слухи, что где-то за Рязанью находятся наши войска и в го­род немцев не пустят. Но вот в последних числах октября — на­чале ноября, придя на завод, мы увидели, что в цехе демонтиру­ют станки, снимают оборудова­ние, упаковывают и готовят к эвакуации. То же было и в дру­гих цехах. Все делалось в спеш­ке, и на нас мало обращали вни­мание. Мы остались не у дел. Ребята, которые жили близко от Рязани, разошлись по домам, кому-то нашлись дела на заво­де, а мы — дальние — оказались опять в трудном положении. Надежда оставалась только на родной дом. Попутчиком в до­роге на Михайлов оказался та­кой же, как и я, мальчишка из Захаровского района. Вечером, усталые и голодные, мы дошли до Захарова, где нас пустили переночевать и накормили. На другой день я уже был в Михайлове.

В городе было тревожно, но паники никакой. На многих зданиях в окнах были амбразу­ры. Работали организации, ма­газины. Так было и 24 ноября. Отец с утра ушел на работу в Осоавиахиме. В сторону Рязани и через Лещинку на Новопанск с утра, группами и пооди­ночке, шли наши солдаты. Сре­ди них были и раненые. Примерно в полдень послышались редкие выстрелы с южной сто­роны города. Кто-то на улице кричал, что в городе немцы. С тревогой за отца, я побежал к нему на работу.

В центре города впервые увидел немцев. На улице стояли их машины и около — солдаты. Один из них с автоматом ходил по перекрестку улиц. Увидев меня, что-то начал кричать и махать рукой, давая знать, что­бы я шел назад. Я обошел его около моста и встретил отца. Дома он спрятал в подполе ка­кие-то бумаги, которые принес с собой. По улице бродили коровы и овцы, брошенные погонщиками. По домам ходили немцы и искали наших солдат. Вели себя они как хозяева. Расселя­лись в хороших домах, во дво­рах и около домов ставили машины. Первые дни люди боя­лись выходить из домов, но через некоторое время на улицах стали появляться мальчишки, а потом и взрослые. И все же жизнь в городе как бы замерла. Трудно было осознавать, что мы в оккупации, а хозяева над нами — какие-то чужие люди. Ночами город стали бомбить наши самолеты. Одна из бомб разорвалась против нашего дома, и у нас в окнах не оста­лось ни одного стекла. При на­летах самолетов люди прятались в укрытиях-щелях, которые были выкопаны во дворах и огородах почти во всех домах.

А среди населения ходили разные слухи — и хорошие, и плохие. Хорошие — что в Рязани немцев нет, да и вообще их на­ступление остановилось. А пло­хие новости касались нашего города и нас. Здесь немцы по­ставили новую власть из ме­стных предателей. Появились и приказы, обязательные к ис­полнению всем населением. Нарушение этих приказов стро­го каралось, вплоть до расстре­ла. И расстреливали. Требова­лось сдать все имеющиеся ра­диоприемники, городские орга­низации должны приступить к работе. Были и другие требо­вания новой власти. Вот только люди не особо старались их выполнять. Так, на городской дизельной электростанции про­пали какие-то части, без которых работа станции была не­возможна. Нашлись эти части только после освобождения го­рода. В городской хлебопекар­не склад с мукой оказался пуст, а на нефтебазе емкости для горючего тоже пусты.

Мы узнали, что немцы уже начали собирать партию людей, чтобы угнать в Германию. Идти в рабство мы не хотели. Отча­янный и решительный мой друг детства Митька тут же вынес решение: рабами немцев мы не будем. Из города надо уходить. Уходить будем ночью, группа­ми человека по четыре, уходить на Рязань, на лыжах. Но пока мы готовились к этому уходу, обстановка изменилась.

Шестого декабря у немцев началось какое-то тревожное движение. мороз был крепкий — за 20 градусов. Они грели мо­торы машин, заводили, куда-то уезжали. Население тоже было в тревоге. Накануне в городе появились немцы в черной форме, на эмблемах которой были черепа и кости. Их назы­вали карателями, и люди жда­ли от них какой-нибудь пакос­ти. А к вечеру со стороны Ряза­ни послышались орудийные выстрелы. Снаряды разрывались где-то за городом. Мы поняли, что это началось наступ­ление наших войск. Люди пря­тались в убежищах, было холод­но и страшно, но в то же время была какая-то радость, которую трудно передать на словах. К по­луночи со стороны Рязани по­слышались стрельба и разрывы гранат, которые приближались к нам и центру города. Стало ясно, что идет бой с немцами и их гонят из города.

Заполночь стрельба слыша­лась уже со стороны железнодорожной станции и вскоре со­всем стихла. Из убежища мы перешли в дом, чтобы хоть не­много согреться. Чуть стало рас­светать, прибежал друг и с ра­достью сообщил, что немцев в городе нет. Мы тут же пошли к центру города — и первое, что увидели у здания радиоузла, — убитых немцев в одном нижнем белье. Против городского сквера друг за другом стояли две большие машины немецкой пехоты, машина была и за мостом, а в начале улицы Тулянка стоял бронетранспортер со спаренной зенитной установкой. Около не­которых домов остались бро­шенные легковушки. Со сторо­ны Рязани в сторону Сталино­горска группами шли наши сол­даты. Все были хорошо одеты — в полушубки и валенки. На лы­жах везли пулеметы. Было хо­лодно, и люди звали в дома на­ших бойцов обогреться и угоща­ли их, чем могли. Как все были им рады и встречали как родных!

В этот и последующие дни мы с друзьями обошли весь город и его окрестности. Вез­де были следы пребывания ок­купантов — брошенные маши­ны, воронки от бомб, разбитые и сожженные дома. В овраге, под Голубой горой, из-под сне­га были видны трупы немецких солдат. Их было с десяток или даже больше. А в нескольких километрах от города, за Чер­ной горой, лежал подбитый наш самолет «Пе-2». Мы облазили его весь и вокруг него, но по­гибших летчиков не нашли.

После освобождения го­рода немцы не смирились с по­ражением и потерями. Их са­молеты на.малой высоте бук­вально утюжили город. Было разрушено и сожжено много домов в центое и на окраинах города. Были и жертвы, гибли и военные, и мирные люди. Через некоторое время бомбежки прекратились. Фронт отодвигался на запад все дальше и дальше. В городе тут же налаживалась мирная жизнь.
С января 1942 года я уже работал токарем в Спартаков­ской МТС. Весной меня пригла­сили в Рязань на вернувшийся из эвакуации завод, но посколь­ку я уже работал, выдали рас­чет. В декабре 1942-го был призыв в армию, призывались все мои товарищи, но посколь­ку я был один токарь в эмтээ- се, мне давали бронь. А было нам в то время по семнадцать лет. До весны 1943 года я был в учебном подразделении в го­роде Ряжске, а с июля 43-го, после присвоения сержантско­го звания, уже находился в дей­ствующей армии. Но это уже другая страница памяти.