12 марта 1985 г. я преподносил Горбачеву свое «Поисковое социальное прогнозирование» с пространным сопроводительным письмом — планом реформ — не из-за подхалимства и не в расчете на ответ (кремлевские порядки к тому времени я знал уже достаточно хорошо), а просто потому, что в первых речах нового генсека услышал свои мысли 50-х годов. Помните? ГЛАСНОСТЬ, КРИТИКА, ИНИЦИАТИВА как тот рычаг, который повернет лицо социализма с отвратительно звериного на привлекательное человечье. И в словах Горбачева слышалось примерно то же самое.
Я совершенно не связывал новые лозунги с очередной попыткой сделать жизнеспособной реализованную утопию казарменного социализма, ибо тогда не знал, что — это сказка, сделанная былью, думал, никак не додумаются до простых вещей, чтобы государственная телега не вязла в русском бездорожье. Совершенно не связывал новые потуги со в точности такими же по своей сути у Ленина в 1921 гг., у Хрущева, когда тот дорвался до единоличной власти, в 1956-1964 гг., у сменивших его вождей (разумом и мотором в данном случае был совсем неглупый инженер Косыгин), в 1966-1971 гг., не знал, что аналогичные планы пытались подсунуть в 1979 г. уже впавшему в маразм Брежневу, но его окружение побоялось начать их реализацию, наконец, что в 1982 г. Андропов тоже пытался сделать нечто в том же роде, но не знал, с чего начать, кроме как крепить трудовую дисциплину, и вскоре умер.
Это уже потом у меня сложилась широко распропагандированная мною в публицистике теория «семи безысходных перестроек». Да и Горбачев поначалу говорил вовсе не о перестройке, а о гласности и ускорении. Имелось в виду «ускорение научно-технического прогресса» в смысле более энергичного обновления машинного парка страны. Я еще за много лет до этого слышал от зятя всесильного министра культуры Фурцевой (он работал представителем КГБ в Институте истории), что порядочные люди на Западе меняют свою автомашину каждые три года, а мы лежим под своей, бесконечно ремонтируя ее, лет по тридцать. Помню, я тогда в изумлении спросил, откуда же взять столько денег каждые три года и куда девать почти новую (с нашей точки зрения) машину. Он ответил, что для этого надо зарабатывать несколько больше, чем у нас (о себе лично предпочел не уточнять), а старую машину со скидкой продавать тому, у кого не набирается денег на новую и кто предпочитает ремонт в рассрочку или годами лежать под ней сам.
В данном случае, однако, речь шла не об автомашинах, а обо всем машинном парке страны. Я сам стоял в 1941 г. за немецким плоскошлифовальным «Юнгом» 1914 года выпуска и не видел в этом ничего особенного. А тут вдруг лозунг: считать нормальным смену машинного парка каждые шесть лет! Хорошо бы, конечно… Но «Юнг» был куплен за русский хлеб, которого тогда было хоть завались. А откуда брать средства на такую роскошь, когда страна изнемогает под бременем гонки вооружений? Так этот лозунг и повис в воздухе пустым звуком.
Вторым номером нашей программы в этом цирке была тоже не «перестройка» (этот термин изобрели позже), а поездка Горбачева в Рейкьявик, чтобы договориться с американцами о том, о чем Брежнев не сумел договориться с американским президентом Фордом во Владивостоке (1972 г.): о прекращении гонки вооружений. Но тогда это было понятно: мировая социалистическая система» расширялась во все стороны света, как сегодня, в конце XX — начале XXI в., пресловутое НАТО, и не было резона идти супостатам на серьезные уступки. Сегодня положение изменилось к худшему. Американцы кряхтели под бременем гонки вооружений, обходившейся им в 16 центов с каждого доллара национального дохода, а нам вся скопом «мировая социалистическая система» обходилась в 88 копеек с каждого рубля. Несопоставимые тяготы, к тому же быстро возраставшие из года в год. A тут еще афганская трясина… При таком положении сил на гонку могло хватить лишь еще на несколько лет, а потом — либо упреждающий удар, чтобы хоть как-то уравновесить силы (именно это японцы попробовали в 1941 г. в Пирл-Харборе), либо неизбежная капитуляция на возможно более мягких для себя условиях.
Мы все видели бодрящееся лицо Горбачева на телеэкранах перед переговорами и гневно-растерянное, когда ему дали от ворот поворот. «Что ж, разоружайтесь! — сказали нам.- А мы ответим симметрично». «Нет, — бодрился генсек, — мы ответим асимметрично!» Что это должно было означать, когда нас прижали к стене и вздохнуть не дают? Показать язык и получить в ответ оплеуху, что ли?.. Единственное, что продемонстрировал Рейкьявик, это явную слабость СССР сравнительно с НАТО и резкое усиление центробежных сил в «социалистическом лагере». А их хватало…
Явную неудачу во внешней политике надо было спешно компенсировать хоть какими-то успехами во внутренней. И были придуманы разом три политические кампании (не помню сейчас — какая сначала, потому что они остались в памяти одна за другой почти одновременно). И через несколько месяцев — три оглушительных провала, вынудивших собрать Съезд народных депутатов, что всегда в мировой истории служило прелюдией к агонии умирающего режима.
Первое, что вспоминается, — это «борьба с нетрудовыми доходами». Иначе говоря, с «теневой экономикой». Это как раз и было моим (и, разумеется, не только моим) специальным заданием в середине 80-х гг., так что я оказался в самой гуще кампании, и предмет, как мне казалось, знал досконально. Объемы «теневой экономики» были в то время еще, конечно, мизерны по сравнению с 90-ми годами, но и тогда измерялись астрономическими величинами. Было проведено несколько показательных процессов с расстрелами нескольких совсем уж зарвавшихся хапуг, но затем все было приторможено. А ведь было очень соблазнительно развернуть такие процессы десятками и сотнями: в политическом смысле это было бы нечто вроде эквивалента в борьбе с американским империализмом и безусловно резко подняло бы престиж правительства до крайних высот популярности: хапуг в народе ненавидели куда больше каких-то незримых империалистов. Я знал не понаслышке об экономической мощи быстро набиравшей силы мафии, но даже я не мог предполагать, насколько далеко протянулись ее щупальцы к семействам членов Политбюро в Москве, не говоря уже о местных правящих кланах, до союзных республик включительно. Чтобы не совершить политическое самоубийство, кампанию пришлось спешно сворачивать, а некоторым чересчур ретивым прокурорам пришлось спасаться от ареста бегством к тем самым местным кланам, которые уже имели силу их укрыть.
Этот позор вошел в историю города Глупова «борьбой с двумя капустными грядками пенсионеров», чем все и кончилось.
Еще больший провал ожидал начальство на ниве борьбы с алкоголем, хотя дело здесь обстояло прямо противоположным образом и власти предержащие были заранее предупреждены обо всем досконально (см. мое участие во втором задании ЦК КПСС — 1976- 1982 гг.). Но уж очень велик был соблазн. Алкоголь приносил столько горя людям (напомним еще раз: пьяные разборки почти ежедневно терзали каждую пятую семью!), наносил такой огромный ущерб жизни и здоровью людей (счет шел на миллионы), а также народному хозяйству (счет шел на миллиарды — на долю бюджета, сопоставимую со средних масштабов войной), — что, казалось, убери водку с прилавков, и дальше все покатится как по маслу. Да и убрать-то казалось проще простого: установи «зоны трезвости» (сведи число магазинов, где продается спиртное, до минимума) и «периоды трезвости» (разреши продавать спиртное лишь два часа вечером), а самогонщиков карай штрафами, — и потребление спиртного автоматически быстро сведется к минимуму. Куда ж деваться?
Вышло наоборот. В километровые очереди за водкой встали не только 20% населения — горькие пьяницы и алкоголики, но и еще 20% «умеренно пьющих» и еще 20% «малопьющих» и еще 20% «символически пьющих» (наливающих гостям). Правительство оказалось в отчаянной конфронтации с 80% населения. Так не ненавидели даже оккупантов! А с тыла ударила все та же «теневая экономика». Мне самому вечерами во дворе не раз предлагали из-под полы бутылку водки всего на рубль дороже магазинной. А затем над Россией потянулись дымки самогонных аппаратов. Миллионы дымков! Чтобы отобрать их у умельцев, надо было пересажать в тюрьмы половину страны — больше, чем Сталин. Да и это бы не помогло. В Кишиневе, в гостях у радушных хозяев, мне показали как из ведра горячей воды, куда запускаются фрукты и сахар, всего за полтора-два часа получается отличный «портвейн» безо всяких аппаратов. Правительство еще какое-то время делало вид, что борется с самогоноварением, но государство уже разваливалось по другим причинам и поле боя осталось целиком за «теневой экономикой»: шустрые дельцы фактически получили у побежденного государства многомиллиардную контрибуцию.
Но сгубили СССР не американцы, не «теневики» и не алкоголики. Сгубила постыдная невежественность в вопросах экономики, хотя грамотных экономистов, начиная с моей многоопытной тетушки, ворочавшей миллиардами «оборонки», было более чем достаточно. Увы, наука и политика с самого начала шли в СССР врастопырь.
Раз государство представляло собой утопию казарменного социализма, то и экономика не могла не быть чисто казарменной. Роль оборотных денежных средств, как и во всякой казарме, играла «безналичная валюта» — денежные квитанции, передававшиеся от предприятия к предприятию. Те самые бумажки, которые сегодня заменены американскими долларами. По некоторым оценкам, на них приходилось более двух третей всего денежного оборота, и всякая попытка засунуть в этот мешок хищную руку каралась жутким числом годов заключения с конфискацией имущества. Из четырех миллионов заключенных (их было в 80-х годах примерно столько же, сколько солдат) три сидели не за убийство и грабежи, а именно за эти самые дела. Была еще и «инвалюта» для сделок с заграницей. Но она выдавалась в мизерных количествах строго под отчет, а попытки побаловаться с нею назывались фарцовкой и карались уже не тюрьмой, а расстрелом. Но ее объем вряд ли намного превышал 10% общей денежной массы. Оставшаяся четверть распределялась более или менее поровну из расчета примерно полтораста рублей (плюс-минус полсотни) на каждого работающего или пенсионера. И вот такой «аэростат», наполненный «безналичкой», подкрепленной крошечной «инвалютной гондолой» пытался тягаться с капиталистическим «аэропланом».
С другой стороны, множились удивительные открытия. Если рабочему, бригадиру, директору дать хоть немного инициативы (третья составляющая моего изначального лозунга 50-х годов), то начинают происходить буквально чудеса. В газетах появилась статья о директоре совхоза, которого «пустили на беспривязное содержание» всего на несколько месяцев. Но за это время он уволил 700 бездельников, которые получали по 70 р. в месяц, оставил 70 тружеников, которым положил по 700 р. и к осени УДЕСЯТЕРИЛ производство зерна и мяса. Группа новосибирских молодых ученых за небольшую приплату на хозрасчетных началах посрамила всю Академию наук по части важных изобретений. И из тысяч такого рода примеров родилась идея «итд» (индивидуально-трудовая деятельность): развяжи инициативу трудящихся масс — и получишь десятерную отдачу. Забыли русский народный обычай: тысячи, действительно, покажут чудеса трудового геройства, но миллионы тут же разворуют все, что плохо лежит.
Не успел еще слух о диковинном «итд» пройти по всей Руси великой, как меня, после одной моей лекции, один из благодарных слушателей пригласил подвести домой на собственной машине, что по экзотике напоминало сегодняшний полет на вертолете. И первым делом спросил, женат ли я. А когда узнал, что не только женат, но есть еще и теща, попросил на неделю все три наших паспорта ценою по 5000 р. за штуку. Это против моих-то профессорских 500 р. и 150 р. у моих сотрудниц! Я удивился: откуда такая дороговизна? Понимаете, мы получаем кредит под «итд» на полмиллиона рублей и нужно не менее 20 паспортов, чтобы это выглядело, как трудовой коллектив. Паспортов я, конечно, не рискнул дать, а рассказываю этот случай, чтобы читатель представил себе, сколько миллиардов, десятков миллиардов рублей «безналички» за считанные месяцы уплыло в руки разных проходимцев. Казарменный «воздушный шар» лопнул, и экономика страны пошла вразнос.
Ко всем этим злоключениям добавилась еще одна глупость и целых две беды.
Глупость заключалась в том, что генсек, видя нараставшую оппозицию со стороны обсеков и райсеков, составлявших основу госаппарата СССР (все остальное было вспомогательным) и обеспокоенных начавшимся кризисом государства, вздумал воспарить над ними в надпартийном облике президента. Совершенно не соображая, что создает опасный прецедент, потому что при же первом же удобном случае пожелает стать президентом, возможно менее зависимым от КПСС, не он один, что и случилось.
Что касается двух бед, то первая из них заключалась в приглашении стать членом Политбюро ЦК КПСС свердловского обсека Ельцина, который был известен не только как самодур (это было обсеку не в укор, поскольку такое на данном уровне не редкость), но и как ярко выраженный алкоголик (что тоже не было редкостью, но сдерживалось обстановкой областного города). Посаженный горсеком Москвы, Ельцин распоясался и устроил среди московских райсеков самый настоящий погром. Пришлось, согласно известному «принципу Питера», удалять опасного на данном месте психопата методом «возгонки» на почетный, но абсолютно безвредный пост одного из замов предгосстроя. Результатом явилось крайнее озлобление человека с неустойчивой психикой, готового ради мести обидчику-Горбачеву спалить Кремль, Москву и всю Россию. А у зревшей оппозиции появилась готовая кандидатура конкурента.
Всеобщая ненависть к кругом опозорившемуся болтуну Горбачеву (напоминает такую же всеобщую ненависть к Николаю II накануне 1-й мировой войны) вознесла Ельцина на пост председателя Верховного Совета РСФСР, у которого теперь открылась перспектива стать президентом России.
Хуже такого персонажа в Политбюро мог быть только тайный ненавистник России Шеварднадзе, мечтавший о положении главы независимого государства (вслух, устами дуры-жены!) и сделавшийся самым подлым изменником-предателем, сумевшим нанести России на посту министра иностранных дел СССР вреда больше, чем все остальные предатели, вместе взятые.
Вторая беда крылась в ханжеском государственно-территориальныом устройстве СССР. Ленин в свое время отверг идею РСФСР как преемницы России. Он бредил мировой революцией и не представлял себе германской или французской автономной республики в составе РСФСР. Поэтому настоял на сложном, четырехступенчатом СССР, что хорошо вписывалось в существовавшую тогда четырехзвенную иерархию стран мира (великие державы, обычные страны, малые государства и зависимые территории). Но все понимали, что в СССР это — сплошная фикция, ибо в военном лагере (а СССР представлял собой именно военный лагерь — самое унитарное государство в мире) никакой даже тени самостоятельности ни у кого при любых, самых пышных наименованиях, в принципе быть не может.
Весь мир со времен создания ООН давно уже отказался от этого атавизма (рудиментами остались только постоянные члены Совета Безопасности ООН), а СССР стоял по-прежнему, как четырехзвенная скала. Которая, при первом же потрясении, посыпалась песком.
Потрясение произошло, когда третьестепенное квазигосударственное образование (Нагорно-Карабахская автономная область) явилось яблоком раздора двух таких же квазигосударственных, но первостепенных образований (союзных республик Армения и Азербайджан). Население области составляли 80% армян и 20% азербайджанцев, но поскольку последние принадлежали к «титульной» нации, они захватили почти все руководящие и «хлебные» посты, всячески попирая «иноземцев». Решить такой конфликт — проще простого, и я конечно же, поспешил направить соответствующие рекомендации Горбачеву. Достаточно было создать двухпалатный парламент, где нижняя палата состояла бы из 80% армян и 20% азербайджанцев, а верхняя — значительно меньшей численности, поровну тех и других (и обязательно с правом вето), а президентом избрать представителя смешанной семьи, либо вообще другой национальности — и конфликт был бы исчерпан. Но азербайджанцы предпочли силу, а оказались слабее (на другой стороне, совершенно как в Израиле, оказалась более высокая культура — в том числе военная — и поддержка США) и лишились, вместе с Карабахом, значительной части Зап. Азербайджана, Можно не сомневаться, что при первом же серьезном ослаблении стабильности в этом регионе резня здесь немедленно возобновится, тем более что азербайджанцы ответили на свое поражение рядом крупномасштабных армянских погромов с тысячами жертв.
Самое плохое состояло в том, что национальные квазигосударственные образования СССР почувствовали свою безнаказанность и в значительной степени потеряли былой страх перед Москвой, вбитый десятилетиями сталинского террора. Претензий к Москве у них было две: ослабить поборы в пользу «мировой социалистической системы» (хотя поборы были мягче, чем в российской «глубинке»,- понятно, русские области целиком поддерживали это требование); расширить сферу образования на родном языке — поскольку родители массами добровольно отправляли своих детей учиться в русские школы — иначе в СССР невозможно было сделать карьеру,- а национальная школа и культура приходила в упадок.
Мне лично довелось в 80-х годах в составе лекторской группы ЦК КПСС проехать по многим городам Сибири от Кургана до Иркутска, я собственными глазами видел всюду пустые полки магазинов за много лет до того, как они появились в Москве (население жило в основном с огородов, запасая до 300 трехлитровых банок плодоовощных консервов на зиму для семьи, в среднем из трех-четырех человек), чувствовал, как от года к году росло политическое напряжение. Достаточно было любого серьезного срыва — и крупномасштабного социального взрыва было не избежать.
Чувствуя ослабление позиций правительства, Горбачев, подобно Людовику XVI, принял решение, самое глупое и убийственное из всех возможных: король собрал Генеральные Штаты, надеясь выколотить с их помощью дополнительные налоги, а получил революцию; генсек собрал Съезд народных депутатов, надеясь, что «агрессивно-послушное большинство» (составлявшее более 90% публики, готовой поддержать любое предложение правительства) позволит «захлопать» слабую тогда еще оппозицию и морально укрепит позиции правительства, а получил почти двухнедельный цирк, который, забросив дела, смотрела по телевизору вся страна. Несколько десятков оппозиционеров во главе с академиком Сахаровым — наиболее авторитетным из них — сколотили «межрегиональную группу» и сумели использовать трибуну съезда для сильнейшей дискредитации правительства, престиж которого упал еще сильнее, а центробежные силы на периферии заметно окрепли. КПСС вынуждена была формально отказаться от статьи Конституции СССР, где была записана ее «руководящая роль в советском обществе». Такой отказ, в общем-то, ничего не менял, но был глубоко символичен, означая еще одну ступень деморализации правящей партии. Наиболее реакционные в партии силы начали происки по созданию Компартии РСФСР во главе с одиозной фигурой тупого, невежественного «выходца из народа» Ивана Полозкова, но это лишь усилило поляризацию общества (включая КПСС) на силы, требующие демократических реформ, и силы, ожесточенно сопротивляющиеся им.
Пока разгоралась эта словесная баталия, в сентябре 1988 г. в Пекине собралась очередная конференция Всемирной федерации исследований будущего. Я получил разрешение принять приглашение участвовать в ней (как обычно, «за счет принимающей стороны») на правах теперь уже почетного члена Федерации. В Москве правительство продолжало относиться ко всякой «буржуазной футурологии» резко отрицательно. На конференции прошел семинар: «Будущее СССР: прогнозные сценарии 1989-93» Я принял участие в семинаре только в качестве наблюдателя. «Давать отпор», как мы обязаны были делать за рубежом в подобных случаях, мне было нечем и некому, потому что выступать я мог лишь с позиций «межрегиональной группы», которой полностью сочувствовал, а после этого домой мне было лучше не возвращаться.
На семинар были представлены и обсуждены пять прогнозных сценариев. Четыре из них, с незначительными дискуссиями, были одобрены единогласно и полностью сбылись в ближайшие три года, продемонстрировав стопроцентную оправдываемость современных технологических прогнозов. Пятый тоже был одобрен единодушно, причем безо всяких дискуссий, но оказался стопроцентно ложным. Впрочем, это последнее обстоятельство, как стало ясно позднее, следовало отнести не за счет футурологии, а исключительно за счет особенностей России, которая, как известно, ни уму, ни футурологии не поддается.
Сценарий №1 на основе тщательных экономических расчетов однозначно показывал, что наблюдавшееся безобразие, которое в Москве предпочитали именовать «перестройкой», могло продолжаться в наблюдаемом виде еще не более трех лет, плюс-минус один год, после чего становился абсолютно неизбежным переход к другому сценарию. Говоря терминами прогностики, «годом наибольшего ожидания» перехода в качественно новое состояние назывался 1991-й, еще точнее — сентябрь 91-го. Здесь футурологи ошиблись всего на полмесяца-месяц — отличный результат!
Что касается причин перехода в иное качество, то они лежали, можно сказать, на ладони: экономика разваливалась такими масштабами и темпами, а центробежные силы начинали настолько превалировать над центростремительными, что такой процесс просто физически не мог продолжаться более двух-трех лет. Дальше логика подсказывала неизбежность массового голода (полки магазинов стремительно пустели), социального взрыва и, возможно, национальных междоусобиц.
Сценарий №2 всем присутствующим, имеющим хоть самое общее представление о России (а уж экспертам тем более), представлялся в виде установления режима чрезвычайного положения, военной диктатуры и попыток подавить протесты (особенно в национальных республиках) военной силой. Каждый, кто помнит, что происходило тогда в Вильнюсе, Баку и ряде других городов, высоко оценит достоверность этого сценария. При этом далеко не все знают, что в Москве первой половины 90-го года замышлялись одна за другой две чудовищных провокации. Были организованы две колонны демонстрантов силою десятки тысяч человек каждая: одна «за демократию», другая — «против развала СССР». Достаточно было столкнуть обе эти массы лбами и, зная характер русского человека, можно было ожидать побоища с тысячами трупов, изувеченных или жестоко избитых. После этого чрезвычайное положение и военная диктатура напрашивались как бы сами собой.
К чести Горбачева, надо сказать, что он дважды в самый последний момент личным вмешательством предотвращал побоище. В первый раз он пустил колонну «демократов» на день позже. Первая колонна демонстрировала, если память мне не изменяет, в день 23 февраля. Во второй раз милиции был отдан приказ пустить одну из двух колонн по Садовому кольцу, а другую — по ул. Горького к Манежной площади. Спасибо, конечно, за человечность, но какова сама идея — использовать крупномасштабные демонстрации для сугубо провокационных целей!?
С учетом этих чудом несостоявшихся побоищ, сценарий №2 тоже можно считать стопроцентно оправдавшимся.
Сценарий №3 был самым разумным и человечным, но, увы, самым утопичным. Имелось в виду нечто вроде аналога «Плана Маршалла» для СССР, с помощью которого были в свое время восстановлены (против СССР!) Германия и Япония. Речь шла о новейших западных технологиях и материальной помощи, с помощью чего советская предельно милитаризованная экономика переводилась «на мирные рельсы» и стабилизировалась на уровне хотя бы минимального удовлетворения потребностей народа.
Препон было две: во-первых, нужны были гарантии, что СССР не нанесет превентивного ядерного удара, поскольку выдерживать дальше гонку вооружений ему было не под силу (напомним, что до капитуляции в виде разрушения Берлинской стены оставалось менее года!), а было сомнительно, чтобы в Кремле согласились на демонтаж межконтинентальных ракет (наших танков, самолетов и кораблей боялись теперь меньше). А ведь, по иронии судьбы, именно с этого предлагал начинать несколько лет назад в Рейкьявике Горбачев! Только тогда речь шла о том, чтобы «заморозить» пресловутый паритет — равенство в гонке вооружений, а теперь — о возможно более мягких условиях капитуляции.
Вторая препона была до банальности обидна: русским нельзя доверять: обманут и разворуют!
Поэтому сценарий №3 единодушно был признан нереальным.
Сценарий №4 условно назвали «польским». Имелось в виду появление харизматического лидера, за которым вся страна пошла бы в том направлении, куда он ее поведет. Как польский Лех Валенса, Но Валенса стал лидером не за красивые глаза и зажигательные речи. Он был много лет вождем даже не политической партии, а целого Движения Сопротивления («Солидарность»). С сотнями тысяч арестованных, десятками тысяч кинутых в тюрьмы, тысячами убитых. Мы им могли противопоставить только несколько десятков диссидентов или высланных из страны. Вся остальная масса была парадоксальным образом взрывчато инертна — как и подобает русским. А по идеологии (да и то в виде листков «самиздата») мог всерьез числиться разве что один Сахаров. Ни Горбачев, которого к тому времени ненавидела вся страна, ни столь же пустой демагог Ельцин ни в лидеры вообще, ни в харизматические особенно никак не годились. А дальше — хоть шаром покати…
Наконец, сценарий №5, который единодушно был признан нереальным, подразумевал распад СССР. Резон высказывался очень простой: без российской «глубинки», выносившей на своих плечах всю «мировую социалистическую систему», ни одна союзная и автономная республика была попросту нежизнеспособна. Как выразился один из участников семинара: невозможно представить себе телят, которые вздумают бодать корову, чье вымя сосут! Плохо же выступавший знал СССР! У нас можно и бодаться самым свирепым образом, и продолжать сосать, как ни в чем не бывало.
Дальнейшее общеизвестно. Стремясь ослабить напряженность в странах Восточной Европы, либерализовали пограничный режим между Австрией и Венгрией. Немедленно включились западные спецслужбы, и десятки тысяч автомашин из ГДР по нарастающей рванули через фактически открытую границу с Венгрией в Австрию и далее в ФРГ, где их ожидала соответствующая приманка. Перед СССР встала дилемма: либо в четвертый раз (после ГДР — 53, Венгрии — 56 и Чехословакии — 68) пускать в ход танки, либо оставить границы открытыми. Но тогда становилось бессмысленным сохранять Берлинскую стену — предмет Общей Национальной Ненависти всех немцев по ту и эту сторону ее. Решили открыть свободный проход через Стену, а кончилось ее ликующим разрушением и объединением обеих Германий.
Оставалась мощная группировка советских войск в ГДР. Это был такой огромный «залог», за который наши супостаты многое бы дали. От формального и фактического роспуска НАТО, эвакуации американских войск из Западной Европы и взаимного разоружения в Европе на наших условиях до выплаты любой суммы, достаточной для полной конверсии советских вооруженных сил (включая жилье и пенсии военнослужащим). Однако глупость и явное предательство (Шеварднадзе!) заставили бежать из ГДР, можно сказать, во чисто поле, как разгромленную армию, да еще оплачивая проезд воинских эшелонов по польским, чешским, венгерским и прочим железным дорогам.
Последние месяцы агонии Советского Союза были связаны с так называемым новоогаревским процессом. В одной из подмосковных дачных резиденций Горбачева Ново-Огареве шли нескончаемые переговоры с представителями союзных республик об объеме реальной автономии каждой республики. При падении престижа центрального правительства приходилось делать уступку за уступкой, и дело явно шло к конфедерации — к совокупности государств в формально единых рамках, но фактически во многом самостоятельных. Пунктов дискуссии было опять-таки два: союзные республики не хотели содержать «мировую социалистическую систему» и требовали жесткого ограничения налогов (напомним еще раз: с них выколачивали неизвестно куда почти 90 копеек с каждого рубля национального дохода, и полки магазинов стремительно пустели). Кроме того, требовались, возможно, более широкие рамки культурной автономии и возможно менее жесткая опека Москвы. Главное было — любой ценой сохранить исторически сложившееся единое социально-экономическое и политическое пространство, ибо развал оного грозил неисчислимыми бедами для всех. Поэтому требовалась разумная концепция и жесткий диктат. Вместо этого шла нескончаемая торговля, поскольку время явно работало против центра.
И вот в эти критические дни — очень похожие на круглосуточные заседания Временного правительства перед его свержением — глава государства вдруг отправляется с семьей на отдых в Крым. А в Москве происходит путч, возглавляемый какими-то совершенно несерьезными фигурами. Впечатление такое, что Горбачев умывает руки: удастся переворот — он остается президентом страны, нет — он тут ни при чем, и торговля о границах автономии союзных республик продолжается. Позиция, как ни крути, явно двусмысленная и ничего, кроме презрения, не вызывающая.
И вот на улицах Москвы появляются танки, проку от которых здесь — как от подводных лодок. Ведь этим машинам придется иметь дело с десятками тысяч крайне возбужденных людей, готовых, как мы видели, на кровавое побоище врукопашную.
А на телеэкране появляются странные, жалкие, неведомые в народе фигуры. И произносят грозные слова о единстве СССР. И все до единого начальники на местах от страха напускают в штаны, они держат руки по швам и прикладывают руки к козырькам, то бишь к своим пустым головам. Теперь им не до автономии. Теперь им лишь бы уцелеть.
Но Колесо Истории уже начало свой очередной Исторический Поворот. И его уже не остановить никакими танками.
Мы так пространно живописали 80-е годы в СССР для того, чтобы показать, что три моих монографии — при всей их важности для меня лично — были тремя песчинками далеко на заднем плане взметнувшегося Вихря Истории. И если в 50-60-х годах главным в моей жизни были все же не монографии, а футурология, точнее ребячья мечта о государственной службе прогнозирования, если в 70-х годах главным делом стал «легальный антимарксизм», то теперь на первый план вышла борьба против тоталитарного монстра, против реализованной утопии казарменного социализма.
И.В. Бестужев-Лада, «Свожу счеты с жизнью», Москва, Алгоритм, 2004 г стр.865-872