Свожу счёты с жизнью: Трагедия российской школы

Я пошел в школу, можно сказать, на стыке двух эпох, К середине 1930-х годов закончился переходный период от тотального разгрома дореволюционной школы в огне Гражданской войны 1917-1922 гг. до окончательного становления советской школы в том виде, в каком она просуществовала до весны 1992 года, а по инерции, в основном, и до сих пор. до начала XXI века, причем вряд ли существенно изменится в обозримом будущем ближайших лет, Позади, в 1920-х — начале 1930-х гг., остались почти полтора десятка лет развала, разрухи, множества идиотских авантюр (типа «заниматься группой, а зачет сдавать ее представителю» и блестящих педагогических открытий (потому что в сумятице тех лет мертвящая рука правящей бюрократии еще не всюду дотянулась до горла подлинных, конструктивных новаторов). Впереди были почти шестьдесят лет существования одной из сильнейших в мире систем народного образования — и одновременно одного из слабейших звеньев тоталитарного государства, звена, внесшего существенный «вклад» в загнивание и агонию советского общества.
Дело заключалось, конечно же, не в том, что семилетнего ребенка, в порядке исключения, принимали в школу не педагоги, а педологи, которых буквально через несколько месяцев в самом прямом смысле стерли с лица земли как «лжеученых» и которые в начале XXI века тщетно пытаются восстать из пепла. И не в том, что в 1-м классе, в отличие от 2-го, моя учеба оценивалась довольно экзотической сегодня шкалой: «очень хорошо» (сокращенно «очхор» или просто «ох»), хорошо («хор»), удовлетворительно («уд») и неудовлетворительно («неуд»). Не помню, существовало ли на практике «весьма неудовлетворительно», эквивалентное дореволюционному «колу». Опыт показывает, что такая оценка выражает лишь крайнюю степень возмущения обучающего наглостью обучаемого, и ничего иного к предыдущей не добавляет, потому что и с ней наплачешься. А уже со 2-го класса пошли ближе к современности «отлично», «хорошо», «посредственно», «плохо» и чисто символическое «очень плохо». С ними я и окончил среднюю и даже, кажется, высшую школу. Дублирующая нумерация в виде дореволюционных «пятерок», «четверок», «троек», «двоек» и потенциальных «колов» пришла в школу уже к моим детям.
Главное заключалось в том, что именно к середине 1930-х годов был окончательно сформирован социальный институт школы, перед которым была поставлена совершенно определенная политическая задача, который эту задачу не только блестяще выполнил, а даже намного перевыполнил, но, который, по иронии судьбы, явился огромной гробовой ямой советского, затем российского общества. Из коей мы по сию пору никак не выберемся.
Когда думаю о школе, перед моим мысленным взором возникает дворец XIX века, на первом этаже, которого располагалась гимназия, на крошечной мансарде второго этажа — университет, а по бокам — флигели для прислуги: разные училища. Затем дворец, как и все остальные, разграбили и загадили, после чего в его стенах устроили казарму: первый этаж — для кадетов-школьников, второй — для юнкеров-студентов, а во флигелях — гауптвахта для штрафников-ремесленников. Казарму вот уже четверть века обещают снова перестроить во дворец — только современный. Но на самом деле здание ветшает и разваливается на глазах, учащиеся из него бегут миллионами, а в его стенах, как и повсюду, множатся «коммерческие структуры» (и «негосударственные», и, как это ни поразительно, самые что ни на есть «государственные»). Что теперь делать, когда в этом далеко не богоугодном заведении стихийно образовался тотальный «черный рынок» — одна из самых гнусных отраслей «теневой экономики» — где шагу нельзя ступить (в смысле: поступить, сдать экзамен, получить диплом) без взятки? Начиная с десяти рублей детсадовской нянечке и кончая десятком тысяч долларов ректору университета (точнее, его референтам). Да разве они допустят какое бы то ни было реформирование такой «кормушки»? Это все равно, что просить крепостника отменить крепостное право, или купца — заменить рынок Госпланом. Задача была поставлена четко и ясно.
«Домашняя школа» в 1920-х годах, как и раньше, прекрасно готовила недипломированных специалистов: домашних хозяек (поварих и портних), крестьян, ремесленников и низкоквалифицированных (не говоря уже о неквалифицированных) рабочих. (Напомним, что в стране была и остается чудовищная скрытая, а теперь еще частично и открытая безработица: каждый третий!). С чем не справлялась семья — восполнялось ученичеством на предприятиях и ремесленными училищами. А вот по части дипломированных специалистов — инженеров, учителей, врачей, агрономов, чиновников, офицеров и пр. — отчаяннейший Дефицит. Достаточно сказать, что из каждых пяти тогдашних инженеров — трое были с Дореволюционным стажем (и смертельно ненавидели советскую власть), а четвертого приходилось выписывать на золото из Германии и США, как сегодня — «поп-звезд» зарубежной эстрады. А «школу 2-й ступени» (девятилетку, которая готовила в вуз) оканчивал в 1922 г. лишь один из сотни 18-летних. При этом большинство шло либо замуж (девицы), либо прямо в служащие, которым не до вуза. Вот и строй с такой публикой социализм!
Особенно учитывая, что подавляющее большинство начальства — от наркомов и командармов до генсека включительно — было и оставалось до середины 19б0-х годов максимум с законченным начальным образованием. Между тем коммунизм — якобы вон он, не за горами. А при коммунизме якобы останутся только физики и лирики из МГУ и ГИТИСа, другим там просто делать нечего.
Поэтому было решено: возможно, скорее добиться всеобщего сначала неполного, а затем полного среднего образования, целиком переориентировав среднюю школу на подготовку молодежи в вуз. В связи с этим из школы изгнали все, нужное для жизни (с этим, как полагали, вполне справится «домашняя школа» — кто мог подумать, что она вскоре исчезнет, с началом развала семьи?). А оставили или ввели только то, что необходимо для приемных экзаменов в вуз. От ежедневных «синусов-косинусов» до «образа евгения онегина» и «ухудшения положения крестьян при царизме».
Родители инстинктивно воспротивились этой идиотской затее, достойной «Истории города Глупова» Салтыкова-Щедрина. Они массами забирали подростков из такой школы после третьего-четвертого класса для помощи по хозяйству или овладения какой-либо рабочей профессией, в ожидании их недалекой женитьбы. Тогда тоталитарное государство начало тридцатилетнюю войну против умных, но «отсталых» родителей. В ожесточенных сражениях прошли вторая половина 20-х, все 30-е, 40-е и первая половина 50-х годов. По инерции до начала 70-х годов включительно церберы из районо составляли списки, ходили по квартирам, строго выговаривали родителям за «уклонение от школьного всеобуча». Словом, отлавливали подростков, как сегодня злосчастных призывников-рекрутов. И постепенно родители сдавали позицию за позицией. К началу 1950-х годов среднюю школу кончал уже один не из ста, а из двадцати 18-летних. А к середине этого десятилетия было достигнуто «всеобщее неполное среднее образование»
И тут грянула революция потише, но помасштабнее, чем в 1917 году.
В 1956 г. Хрущев по второму разу освободил вторично закрепощенных Сталиным российских крестьян от колхозного крепостного права. Нарастающие миллионы крестьянских семей, получив, наконец, вожделенные паспорта, ринулись из деревни в город — туда, где на халяву дают жилье получше избы и где работа, если хорошо пристроиться, что называется, не бей лежачего (по сравнению с крестьянской). При этом за деньги, а не за право сажать картошку на своем приусадебном участке, чтобы не умереть с голода. Прибыв в город, крестьяне сделали еще одно потрясающее открытие (уже сделанное горожанами). Если забрать подростка из школы — из него получится в лучшем случае презренный «работяга» с мизерной зарплатой. А в худшем — еще более презренная домохозяйка с детьми на руках, которую муж бросит с первой попавшейся секретаршей. Если же его оставить просиживать в школе штаны до 10-го класса (пусть даже он ничего не смыслит в синусах-косинусах!), то у него появится шанс дуриком попасть в вуз — все равно, в какой! — а затем, предъявив бумажку с надписью «диплом», получить ВДВОЕ больше такой бумажки не имеющего. Будь он даже Зайцев или Юдашкин, как портной. Или Хазанов, как повар из неоконченного кулинарного техникума.
И тогда буквально за пять лет десятилетку стал оканчивать не каждый двадцатый, а каждый второй. Еще через пять лет — двое из каждых троих. Еще через пять — трое из каждых четверых. Ура! Всеобщее среднее образование, а там и коммунизм с 1 января 1980 года.
Жизнь окатила утопистов холодным душем уже к началу 1970-х. Дипломов (считая с техникумовскими) нахватали 35 млн. чел. из 130 млн. работавших — каждый четвертый!
Как из-под земли появились 6 млн. «инженеров» (против 1,9 млн. американских), 1 млн. «врачей» (вдвое больше на тысячу населения, чем в США), миллионы других, явно «избыточных» дипломированных специалистов. А на внезапно появившиеся уже не копеечные, как прежде, пенсии стали уходить миллионы «недипломированных». И экономика стала больно стегать педагогику. Только что шофер ценою 60 р. в месяц вез инженера, врача, учителя ценою 120 р. И вдруг для пассажиров той же цены пришлось искать шофера за 300 р. Тогда 7 млн. «дипломированных» — каждый пятый! — кинулись за руль, к станку, на стройку, в грузчики. Система народного образования зашла в тупик, и в 1974 г. было признано необходимым ее «серьезное совершенствование».
Этого мало. Выяснилось, что подавляющая масса школьников (до 80%!) не в состоянии усвоить школьный курс так, чтобы пройти в вуз. Да и не хочет. Да и не нужно это народному хозяйству. Но раз не в вуз — значит, ты «второсортный». Растет озлобление, ожесточение, и школа становится вторым по масштабам — после «неблагополучной семьи» — социальным источником преступности.
Поистине, благими намерениями вымостили дорогу в ад.
А что делать? Родители и их отпрыски на протяжении нескольких поколений твердо усвоили, что вуз — это престижно (круто, на современном молодежном жаргоне), а все остальное — нечто вроде принудительно-воспитательного труда ни за что, ни про что. Кроме того, молодежь, действительно, не нужна на рабочих местах тех, кто постарше. Еще раз: у нас каждый третий — открытый или скрытый безработный. И в 18 лет, если не в вуз, то одна дорога: «на иглу», в уличный криминал. А для юношей и того хуже — в мясорубку армейской «дедовщины», которая намного более жестока, чем школьная, поведанная выше. Поэтому большинство родителей и школьников инстинктивно объединились в едином разумном решении: просидеть за школьной партой и затем на студенческой скамье (все равно, на какой!) возможно дольше. Чтобы потом — ближе к середине третьего десятка лет жизни — пристроиться куда-нибудь попрестижнее, полегче, почище, пусть даже очень далеко от профиля вуза. Благо в однодетных семьях, т. е. у подавляющего большинства современных подростков, целая куча «предков», готовых содержать их хоть до самой их, «потомков», пенсии.
И пока что (начало XXI века) эта проблема практически неразрешима. Хотя теоретически тут все — проще простого, и мы еще вернемся к этому вопросу в своем месте, поскольку мне аккурат в 2000 г. довелось провести по этой теме специальное социологическое исследование, с привлечением самых авторитетных экспертов …

И.В. Бестужев-Лада, «Свожу счеты с жизнью», Москва, Алгоритм, 2004 г стр.150-153

Не нравитсяТак себеНичего особенногоХорошоОтлично (1 голосов, в среднем: 5,00 из 5)
Загрузка...

Оставьте комментарий