Национальной идее — или, что то же самое, своей политической цели — я посвятил почти целиком всю первую тетрадь «Дневника» из десятка имеющихся. Но последние страницы и значительная часть остальных девяти тетрадей посвящены развертыванию этой идеи-цели в конкретную политическую программу. Излагаю ее не так, как сформулировал бы сегодня (хотя изменения в ней за прошедшие полвека несущественны), а так, как она складывалась страница за страницей во 2-й половине 50-х — 1-й половине 60-х годов. Потому что здесь важна не столько сама программа, сколько ход мысли типичного начинающего «шестидесятника».
На первом месте, сразу за гласностью, критикой, инициативой и разделением властей сверху донизу, идет воспитание. Важность этого пункта для меня за много лет до начала «Дневника» вытекала из понимания, что при существовавшей тогда (и продолжающей существовать сейчас) публике не то, что коммунизма — даже приличного капитализма невозможно построить. Чтобы хоть немного подняться над уровнем тысячелетней рюриковщины (разновидностью которой была сталинщина, хрущевщина, брежневщина и т. д.) надо сначала соответственно образовать, т.е. обучить и воспитать подрастающее поколение, а затем подождать, пока цивилизованные агнцы сменят дико-варварских козлищ коим дорога на пенсию и далее. Ну, что касается обучения, то потребовалось много десятилетий, прежде чем я сообразил, чему и как надо обучать вместо того, чему и как обучали и обучают сейчас (напоминаю еще раз: две книги и не меньше двух сотен статей специально про это). Но в то время я сам только что вылупился из яйца обучаемых и мог высказать лишь некоторые более или менее конструктивные соображения на сей счет. А вот дела с воспитанием были яснее ясного для меня и тогда, и сейчас. Правда, без толку, потому что никакие изменения в фактическом воспитании подрастающего поколения любого общества невозможны без жутких социальных потрясений, которые у нас (и у всего мира) все еще впереди. И с оговоркой, что тогда я предлагал инновации в воспитании при условиях, что все еще относительно сильна была семья и тысячелетняя патриархальная идеология, которую нельзя путать с «патриархальщиной, полудикостью и самой настоящей дикостью», о чем любили распространяться тогдашние вожди полудиких и самых настоящих диких советских талибов. Сегодня все это несравненно труднее претворить в жизнь, потому что семья в развале, а идеологии вообще нет никакой — ни патриархальной, ни коммунистической.
Трудно, но не невозможно. Поэтому нижеследующие строки представляют не только исторический интерес.
Итак, я исходил из того, что в условиях XX века одной семьи и вековых традиций для полноценного воспитания строителей коммунизма (других в поле моего зрения не было) явно недостаточно. Нужны эффективные общественные детские, подростковые и молодежные организации. То, что октябрята, пионеры и комсомольцы — это, мягко говоря неэффективно (вопреки нынешним чисто ностальгическим воздыханиям о них), это я знал и по собственному опыту, и по тому, что видел вокруг. Я уже упоминал, что ввязался в публичную дискуссию по поводу статьи «Костер без пламени», где в очень мягких тонах критиковался «формализм» пионерской организации. На самом деле, и октябрятская, и пионерская, и комсомольская, и партийная организации — это не просто формализм, а тоталитаризм, начинавшееся массовое растление людей (которое теперь — в полном разгаре). Понимал я и то, что никакие иностранные аналоги — нам не указ. Что они нам — как ковбойской корове казацкое седло. Поэтому, скажем, скауты для нас — такая же экзотика, как кришнаиты или квакеры. Необходимо что-то рациональное и одновременно национальное. С учетом особенностей нации, которую хлебом не корми — дай только покрасоваться в форменной одежде при каком-нибудь светопреставлении. Тут она гору свернет, после чего заснет походя до следующего светопреставления.
С учетом этих обстоятельств родилась идея, которая получила условный шифр: «Юнгвардия» (заимствовано из подаренной мне в детстве книжки Л. Пантелеева «Юнармия» — нечто на мотив общеизвестных «Красных дьяволят»). На самом деле подлинным отцом идеи был Аркадий Гайдар с его нашумевшим перед войной «Тимуром и его командой».
Вообразите себе, что все до единого ребятишки Советского Союза в один прекрасный день перестают быть опостылевшими октябрятами, примерными пионерами (школьный фольклор, показывавший истинное отношение ребятни к этой организации: «пионеры юные, головы чугунные, сами оловянные, черти окаянные!») и пламенными комсомольцами — будущими членами партии, со всеми их льготами и привилегиями, на манер нынешних думцев. А становятся карабинерами (дети 7-10 лет), мушкетерами (подростки 11-14 лет), гренадерами (молодежь 15-18 лет), драгунами (рабочая молодежь старше 18 лет), гусарами (учащаяся молодежь старше 18 лет). И так далее. В громких названиях недостатка нет. Но дело не в названиях.
Как и с октябрятами, пионерами, комсомольцами — дело это сугубо добровольное. Но настолько привлекательное, что отказаться может только псих ненормальный. Намного привлекательнее всего существующего. Впрочем, судите сами.
Праздник (к которому месяц готовятся и три вспоминают). На школьном дворе выстраиваются не просто мальчишки и девчонки в красных галстуках. Парадом идут карабинеры в киверах и шитых золотом камзолах XVIII века — родители с себя последние штаны снимут, чтобы принарядить свое чадо (как сделали и мои собственные родители в 1936 г., чтобы одеть меня в гусарский мундирчик). Следом вышагивают мушкетеры: как им и положено, накидки с крестами, шляпы с перьями — вот только шпаг не надо, от них приводы детей к глазникам по поводу выколотых глаз вырастают разом на 30%. Парад замыкают гренадеры в роскошных — глаз не оторвешь! — колетах и шапках-гренадерках. А рядом на университетском дворе красуются в своих доломанах и ментиках гусары. На заводском дворе чествуют своих бравых драгун. Поет рожок корнета. Гремят барабаны. Идет церемония выноса знамени. Это только у нас она довольно скучная. У финнов, норвежцев и шведов (в Дании не бывал) — целый одноактный балет почти на час с тысячами восхищенных зрителей.
При этом, если будешь себя хорошо вести, прилежно учиться и слушаться старших (хотя последнее очень трудно: невозможно услышать ничего интересного), можно запросто стать не каким-то там звеньевым или того хуже — председателем (!) совета (!!) отряда (!!!), а капралом карабинеров, сержантом гренадер, лейтенантом мушкетеров, капитаном драгун. С соответствующими лычками и звездочками, а также нагрудными побрякушками, которые так любят носить дети от 16 до 90 лет и старше.
Но это праздник. А в будни, в свободное от работы (учебы) время, эта армия способна в самом буквальном смысле НА ВСЕ. От уборки школьного участка до полной ликвидации любых нарушений общественного порядка на улицах города. Тут важно только держать ее в должных рамках — иначе она наряду с озорниками-хулиганами снесет с лица земли все население города. Молодые же еще, не успели еще оподлиться, как мы с вами!
Чтобы не показаться голословным, приведу один пример из своей позднейшей жизни. В одной из школ города Москвы, последовав моему совету, решили отказаться от услуг уборщиц, производить уборку силами самих учеников, а деньги использовать для интересных экскурсий всей школой. Школа тут же заблистала чистотой, ни при каких уборщицах неслыханной. Но вскоре от этого эксперимента пришлось отказаться: школьники зверски избили своего одноклассника, который вздумал вести себя, как типичный москвич — гадил походя. Решили: лучше пусть школьники мусорят, а уборщицы убирают — так носы у учащихся будут целее.
И еще два замечания.
Первое. Парадные мундиры — это только по праздникам. А в будни — обыкновенная школьная форма, только не идиотская, какова была и каковую постоянно пытаются ввести. Наоборот, высоко престижная и привлекательная. Что-то вроде спортивно-джинсовых костюмов, о которых мы в 50-х годах еще не слыхивали.
Второе. Мундиры и парады — это разновидность дискотеки. Та самая потеха, которой, по пословице, отводится не больше часа. А вот остальное дело, на которое не жалко никакого времени,- это и есть самое настоящее общественное воспитание молодежи. Считая все остальное пустым словоблудием, иллюстрацией к известной басне Крылова про кота и повара.
Сразу следом за воспитанием идут страницы о борьбе с преступностью. В те годы преступность была просто карликовая по сравнению с нынешней гигантской. Но тогда она казалась гигантской по сравнению с карликовой дореволюционной. Поэтому я, под влиянием отца, уделял ей большое внимание. Моя позиция в этом отношении, полностью сформировавшаяся как раз к середине 50-х годов и оставшаяся неизменной доселе, может быть сформулирована в нескольких пунктах:
1. То, как мы относимся к преступности и преступникам, есть не гуманность, а псевдо-гуманность, потакательство злодеям и глумление над их жертвами.
2. То, как мы относимся к силам охраны общественного порядка (милиции), есть самоубийственная глупость обывателей щедринского города Глупова, которые, как известно, ухитрились отдать на поругание самим себе самих себя.
3. То, как мы караем преступников, есть на самом деле система образования, пестования все новых и новых преступников.
Сообразно этим неприятным открытиям, я предлагал (впоследствии даже печатно)
следующие три контрапункта:
следующие три контрапункта:
1. Заменить существующий Уголовный Кодекс всего тремя
статьями:
статьями:
1-1. За покушение на жизнь — смерть!
Заметьте, не за убийство, не за увечье — всего лишь за покушение на оное. При смягчающих обстоятельствах смертная казнь может быть заменена пожизненной ссылкой, но без надежды вновь вернуться в человеческое общество. И, разумеется, полное оправдание го, кто покусился на жизнь и убил негодяя, заслуживающего именно такой кары. Смерть тому, что убийцы боятся только смерти. Не убийцу убивают — убивают будущие убийства!
1-2. Тягчайшая многолетняя (скажем, 20-летняя) каторга за покушение на чужое имущество, т. е. за воровство. Именно каторга, а вовсе не «исправительные учреждения», которые еще никогда и нигде в мире не исправили ни одного преступника. Которые, наоборот, служат «школами воспитания» новых и новых преступников под заботливым надзором отбывающих свой курортный срок паханов. Такая каторга, которая страшила бы потенциального преступника больше смертной казни. Естественно, с уменьшением срока при смягчающих обстоятельствах.
1-3. За мелкие правонарушения не сажать в тюрьму на воспитание отпетым преступникам, а либо карать разорительными штрафами (если при этом не пострадают ни в чем не повинные члены семьи), либо ссылать на принудительные работы, лишая городской прописки — самой большой ценности в глазах советских людей.
2. Слабую и непрестижную (хотя тогда еще не особенно коррумпированную) милицию заменить американской системой шерифов — своего рода министров внутренних дел своего микрорайона, поселка, села, с должной экипировкой, со штатом помощников, с правом разрядить пистолет в любого негодяя до того, как тот сто раз убьет его, пока милиционер обязан сделать предупредительный выстрел в воздух. Прекрасно знающих весь криминогенный контингент своего участка (и соответственно реагирующих на каждое правонарушение), являющихся просто ужасом для каждого пришлого правонарушителя, который, по всем киностандартам, просто обязан наделать в штаны при одном лишь виде шерифа.
3. Популярная у нас и в 30-х, и в 50-х, и в 90-х годах «блатная романтика» с традиционным презрительным отношением к «ментам» (еще одна непременная черта обывателей города Глупова) должна быть заменена на прямо противоположную: культ «благородного шерифа», как в лучших голливудских фильмах, и атмосфера воинствующей нетерпимости в отношении каждого правонарушения и правонарушителя. Мало того, самая активная поддержка всем населением любой милицейской акции. (Эта последняя идея, совершенно без моего личного участия, была реализована впоследствии в виде института «народных дружин» — 13 миллионов дружинников в СССР, полмиллиона в одной только Москве, по десятку дружинников на одного потенциального преступника! — но, разумеется, как и все остальные начинания такого рода, полностью профанирована, выродившись в пару пожилых теток, которые, со своими тяжелыми хозяйственными сумками, «патрулировали» по улицам за три дополнительных дня к своему отпуску).
Сегодня я был бы гораздо менее категоричен во всех этих пунктах. Во-первых, потому, что знаю: преступность сделалась сильнее государства и во многих случаях срослась с ним настолько, что уже и не поймешь, где кончается чиновник и начинается уголовник. Во-вторых, потому, что знаю почти два десятка социальных источников преступности — начиная с неблагополучной семьи, выжившей из ума системы образования, повального пьянства с надвигающейся лавиной еще более сильных наркотиков и кончая «теневой» экономикой почти сравнявшейся по своему удельному весу со «световой», нашествием миллионов «криминогенных элементов», неспособных ни к какой систематической работе, из нежизнеспособных без России, разоренных тамошними туркменбаши бывших союзных и автономных республик СССР, сложными социальными механизмами российской и международной организованной преступности. Что ни делай с преступниками, но доколе будут бить фонтаном эти источники — не иссякнет и преступность. Чтобы успешно сражаться с преступностью(искоренить преступность физически невозможно нигде), необходима самая настоящая Третья Отечественная война — покруче тех, что были в 1812 и 1941-45 гг. А Россия готова к такой войне хуже, чем в 1812-м и 1941-м.
Правда, это вовсе не значит, что проблема борьбы с преступностью потеряла свое значение и что больше совсем не интересно, как относились к этой борьбе начинающие «шестидесятники» середины 50-х годов.
Последние страницы первой тетради «Дневника» посвящены… форменной одежде.
Автор перестал бы быть самим собой, если бы вновь и вновь не обращался к этой теме. Теперь он поумнел на целых пять лет и уже не мечтал одеть все население страны в мундиры с погонами. Но все еще грезил о студенческих и инженерских форменных куртках дореволюционных времен, чьи обладатели очень гордились своим одеянием и выглядели очень престижно в глазах окружающих. Нельзя ли использовать этот феномен для более широкого круга лиц, к вящей пользе для нравственности и порядочности людей?
Автор перестал бы быть самим собой, если бы вновь и вновь не обращался к этой теме. Теперь он поумнел на целых пять лет и уже не мечтал одеть все население страны в мундиры с погонами. Но все еще грезил о студенческих и инженерских форменных куртках дореволюционных времен, чьи обладатели очень гордились своим одеянием и выглядели очень престижно в глазах окружающих. Нельзя ли использовать этот феномен для более широкого круга лиц, к вящей пользе для нравственности и порядочности людей?
Этот вопрос, оказывается, безо всякого моего личного участия, не сходит с повестки дня и в начале XXI века, когда одна школа за другой пытаются перенять английскую моду на «свою» престижную форменную одежду для каждой школы. Ведь когда родители стремятся выделить одеждой своего ребенка, подростка, молодого человека (сам он еще банкрот в таких делах — и денежно, и умственно), то в молодых душах рождается такое смятение, которое потом боком выходит и самому юнцу, и его родителям. И обществу в целом.
И.В. Бестужев-Лада, «Свожу счеты с жизнью», Москва, Алгоритм, 2004 г стр.599-603