Свожу счёты с жизнью: Западное искусство XX века: агония или родовые муки?

Мы говорим здесь о «западном» искусстве (Америка и Европа, включая Россию), потому что существует еще и «восточное» во всем своем многообразии китайской, японской, индийской, исламской и других цивилизаций мира — каждая со своими очень существенными особенностями.

Так вот, в истории западного искусства была эпоха Античности много тысяч лет назад. Не говоря уже о десятках тысяч лет предыстории). Была целая тысяча лет Средневековья.

Полтысячи лет назад начался Ренессанс — Возрождение традиций Античности. А во второй половине XIX века начался Декаданс — Упадок. Что же было между Ренессансом и Декадансом? Что же стало после Декаданса?

Ответ на эти непростые вопросы проясняет кокетливое название русской (и не только русской — вообще западной) поэзии конца XIX — начала XX в., до Первой мировой войны включительно: Серебряный век. Кстати, эту этикетку навешивают не только на поэзию тех времен — на все литературное, драматическое, музыкальное, изобразительное и архитектурное искусство. Иногда ее подменяют этикеткой «модерн» с разными нюансами. Но суть дела остается прежней.

Много лет назад я задался вопросом: почему Серебряный, а не, скажем, Чугунный или Стеклянный-Оловянный-Деревянный? Для историка ответ лежит на ладони. Потому что в античной традиции (кстати, в индийской-индуистской тоже) история человечества делилась на Золотой век (якобы некогда былого процветания), Серебряный век (якобы некогда начавшегося упадка), Бронзовый век (когда якобы дела пошли еще хуже), наконец, Железный век — явно зримое создателями этой теории разложение былого идеального общества заживо, его близкий неминуемый конец (что и произошло в действительности).

Следовательно, деятели искусства конца ХIХ — начала XX века относили себя к Серебряному веку упадка, как бы дистанцируясь от предшествовавшего ему Золотого века подъема западного искусства после Возрождения. И мы, действительно, видим такой подъем — целый Эверест западного искусства XVII-XVIII-XIX вв. Его олицетворяют такие титаны, как Гёте, Бальзак, Лев Толстой, как Шиллер, Байрон, Пушкин, как Шекспир, Мольер, А. Островский, как Бах, Моцарт, Чайковский, как целый сонм итальянских, французских, голландских художников того времени до русских «передвижников» включительно. Ну а об архитекторах Золотого века нагляднее всего свидетельствуют европейские города тех веков — непревзойденная вершина мировой архитектуры. Когда я попытался представить Золотой век русской поэзии в виде антологии из десятка наиболее показательных для этой эпохи стихотворений (опубликовано в журнале «Вагант», 1999-2000), то он начался у меня строками юного Пушкина «Навис покров угрюмой нощи…», а окончился строками умирающего Некрасова «О, Муза! Я у двери гроба…».

Между ними разместились Лермонтов, Кольцов, Тютчев, Фет, А.К. Толстой, Полонский, Никитин и Майков.

Для контраста: Серебряный век в том же ряду открывает Надсон («Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат…» — хотя отнесение Надсона к декадентам весьма дискуссионно), а заключает Есенин («Не жалею, не зову, не плачу…»). Между ними — Брюсов, Бальмонт, Северянин, Блок, Ахматова, Цветаева, Бунин и Вертинский.

И это — не только в русской поэзии. В литературе, драматургии, музыке, живописи, архитектуре всего Запада. Реализм сменяется натурализмом, мелодичность иллюстративностью, живопись — изысками, роскошь барокко-рококо — изящной меланхолией модерна. Если на Золотом веке хочется поставить «До-мажор! Аллегро!!», то на Серебряном, напротив: «Си-минор. Адажио». Действительно, как резвый юноша и удрученный болезнями старец. Казалось бы, куда еще?..

Может быть, художники первыми почувствовали начало конца человечества и начали чисто инстинктивно оплакивать умирающего?..

Но вот грянула Первая мировая война. Четыре года бессмысленной бойни. Миллионы погибших. Десятки миллионов искалеченных жизней. Психологический надрыв у сотен миллионов людей. И, естественно, психологический надрыв у людей искусства.

Сменился ли декаданс новым Ренессансом? Категорически: нет! Лучшие произведения искусства стали просто другими. А заурядные — намного хуже, чем были до войны. Так что же, еще одна ступень вниз? «Бронзовый век»?

В моей антологии «Бронзовый век русской поэзии» открывает «Левый марш» Маяковского. А заключает «Вдоль обрыва, по-над пропастью…» Высоцкий. Между ними — Твардовский, Симонов, Пастернак, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Бродский, Окуджава, И куда ни кинь — от Сан-Франциско на восток до Владивостока — хоть литературное искусство возьми, хоть сценическое, хоть музыкальное, хоть пластическое, всюду одна и та же картина. Словно сначала с радужной Земли переселились на печальный и холодный Марс, а потом оказались в горячем тумане Венеры. Тут уже мажором-минором и семью привычными нотами не обойдешься. Ставь какие-нибудь «крещендо» и «диез».

Но и Бронзовый век дошел у меня только до 1980 года. А как же 80-е и 90-е? Мне оказались неизвестными никакие имена ни в Америке, ни в Европе, ни в России, Ни в поэзии, ни в прозе, ни на театре, ни в кино, ни в музыке, ни в живописи, ни в архитектуре. По крайней мере такие, что могли бы идти в сравнение хотя бы не с самыми выдающимися корифеями Бронзового века. Друзья-знатоки современной поэзии подобрали мне десять фамилий для Железного века русской поэзии. Из них только одна показалась мне знакомой, да и то в связи с выступлением какого-то вокально-инструментального ансамбля по телевизору.

Что это? «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии»? Или три века титанов позади, начался век обычных людей? Или западное искусство переходит в иное качество?

В поисках ответа разработал две гипотезы. Точнее, три, но третью отверг изначально. Это будто бы сегодня писатели и поэты, драматурги и режиссеры, композиторы и музыканты, художники и артисты, архитекторы и прочие деятели искусства якобы менее талантливы, чем были в Бронзовый, Серебряный и тем более в Золотой век, У меня достаточно много лично хорошо знакомых практически во всех сферах искусства, чтобы с уверенностью утверждать: таланта у талантливых не убавилось. Мало того, значительно повысился уровень информированности, уровень общей культуры. Значит причины того, что развитие искусства идет не от декаданса ко Второму Ренессансу, а скорее в обратном направлении, надо искать не в личных качествах деятелей искусства.

Итак, гипотеза первая: вторжение в культуру антикультуры и соответствующая аннигиляция искусства.

Первая гипотеза предполагает констатацию факта, что все земное имеет тень: теневая экономика, теневое правительство, теневая культура. Античная трагедия и гладиаторский цирк. Литургия и вакханалия. Пушкин и Барков. Каждый знает свое место. И пока каждый знает свое место, семья и публичный дом существуют каждая в своей экологической нише.

Происходит эволюция от обезьяны к человеку. От зверя к Личности.

Собственно культура («световая») несет в себе конструктивное, созидательное начало. Она приучает зверя к таким вещам, как Милосердие, Любовь, Разум, Семья, Добро, побеждающее Зло. И тем самым очеловечивает зверя, развивает человеческое общество.

Теневая культура покоится на противоположных культах: Насилие, Похоть, Дурман. Стая (т. е. система «пахан-шестерки-опущенные»), Зло, побеждающее Добро. И ПОЭТОМУ несет противоположное — разрушительное начало. Если мафия приходит к власти — рушится государство. Если черный рынок поглощает все и вся — рушится экономика. Если антикультура начинает вторгаться в собственно культуру и тем более подавляет ее — рушится, разлагается заживо человечество.

Началось с пустяков. К середине XIX века в крупных странах Западной Европы развелось слишком много бальзаков и байронов, Шекспиров и мольеров, бахов и моцартов, рубенсов и ван дейков. Они в таком количестве просто физически не могли пробиться к своему читателю, слушателю, зрителю и гибли в нищете. И тогда некоторые из них пошли на подлог, как сегодня некоторые спортсмены ради золотой олимпийской медали — на допинг. Они прибегли к запрещенным ранее приемам из арсенала антикультуры — и получили известность.

Первым в списке таких хитрецов числится французский поэт Шарль Бодлер с его нашумевшим сборником стихов «Цветы зла» (1857 г.). Я специально купил эту книжку, трижды перечитал ее и не нашел ничего, за что автор заклеймен во всех энциклопедиях мира: «заигрывание с пороками» и «эстетизация зла». Но это, наверное, потому, что Бодлер, по сравнению с большинством современных поэтов, — просто пай-мальчик.

Бодлер с таким допингом пришел к финишу первым, и у него, конечно же, появились подражатели. Первых трех -тоже французов, Вердена, Рембо, Малларме, — так и назвали: «прОклятые поэты». Но ведь они получили известность! Поэтому в последующем все словно с цепи сорвались. «Эстетизация зла» стала модой. А конечный результат — упадок.

После Первой мировой войны вторжение антикультуры в собственно культуру пошло более энергично. Все неприличное, скандальное, натуралистичное, отвратительное становилось модным и приносило известность. Результат — Бронзовый век.

Наконец, в 80-х-90-х годах антикультура полностью взяла верх над собственно культурой. Не осталось практически ничего из арсенала «чернухи» и «порнухи», что не лезло бы с утра до вечера на телеэкран, на страницы печати, на сцену театра. От смакования «расчлененки» трупа до труположства включительно. И искусство превратилось в разновидность наркотика, в своего рода «антиискусство».

Если эта гипотеза верна, то мы явно присутствуем при агонии искусства, первым почуявшего близкую гибель человечества.

Гипотеза вторая: количество в сфере искусства переводит его, искусство, в новое качество. И начальная стадия такого перехода выглядит как деградация. Ну не могут 8000 официальных советских писателей быть поголовно львами толстыми. Не могут 2000 официальных советских поэтов быть Пушкиными. Мало того, они создают атмосферу и моду, при которой любая «белая ворона» быстро гибнет в стае черного воронья. В СССР — одним способом. В странах Запада — другим. Но конечный результат всюду одинаков. Его прекрасно выразил ехидный поляк по имени Станислав Ежи Лец как это — он ничего не добился? Он понизил средний уровень!

Сегодня сотням тысяч людей под силу за год написать эпопею, «как Лев Толстой», за месяц — поэму, «как Пушкин», за день — рассказ, «как Чехов», за неделю — симфонию, «как Рахманинов», за неделю — картину, «как Репин», за секунду — картину, «как Малевич». А голоса вообще не надо — есть «фанера». Только кому нужно такое «творчество»? И тщетно обивают пороги редакций толпы авторов. Искусство снова заходит в тупик, как полтора века назад.

И вот появляется качественно новый «допинг», Уже не «эстетизация зла», а обычный компьютер — тем более уже сконструированных следующих поколений.

Компьютер завтрашнего дня поможет поэту за считанные секунды подобрать нужную рифму из тысяч возможных. Поможет писателю из набора готовых фрагментов быстро смастерить новые «Войну и мир», «Гамлета», «Фанфана-Тюльпана» (мой любимый фильм). Поможет композитору из набора готовых музыкальных рядов быстро скомпоновать любую симфонию, не говоря уже о какофонии или такой мелочи, как шлягер. Поможет художнику с помощью компьютерной графики поразить мир сильнее, чем в свое время великий Леонардо. Наконец, компьютер может сконструировать невиданный ранее дворец лучше любого архитектора.

Положение напоминает изобретение допинга, с помощью которого любые соревнования становятся бессмысленными. Требуется качественно новый спорт — скажем, ориентированный на эстетику или на здоровье человека.

Значит, потребуется качественно новое искусство, которое «жгло бы сердца людей» совсем не так, как делало это много тысячелетий, начиная с первых наскальных рисунков и кончая последними голливудскими триллерами.

Если эта гипотеза верна, то мы присутствуем при первых родовых муках появления качественно нового искусства.