Как женились цари

Алексей Михайлович продолжил службу отца на царском троне и повторил некоторые эпизоды из его биографии: ему так же, как и отцу, было шестнадцать лет при вступлении на престол, ему так же, как и отцу, помешали жениться на избранной невесте.

Историк С.М. Соловьев сообщает: «В начале 1647 года царь задумал жениться. Из 200 девиц выбрали шесть самых красивых, из этих шести царь выбрал одну: дочь Рафа, или Федора Всеволожского; узнавши о своем счастье, избранная, от сильного потрясения, упала в обморок; из этого тотчас заключили, что она подвержена падучей болезни».

Ходили слухи о причастности к этой истории Морозова, но историк располагает только фактами, и выходить в своих рассуждениях за их пределы он не имел права.

Но вот сын знаменитого историка, известный беллетрист Всеволод Соловьев, имел более раскрепощенный взгляд на события, изображая их, по его собственным словам, так, как они представлялись при свободном изучении исторического материала. Его мнение о роли Морозова в истории с первой женитьбой Алексея Михайловича более определенное. В своей книге «Касимовская невеста» он воспроизводит тайный разговор Бориса Ивановича с боярином Милославским Ильей Даниловичем:

«…Вот среди этих-то невест, что царь будет смотреть, должны быть и твои дочки. Это я уж устрою. Устрою также, что царь заранее будет знать про старшую твою, Марию Ильиничну, что краше ее нет на Москве красавицы. С помощью Божьей и будет она нашей царицей. А за младшей твоей, Анной Ильинишной, уж дозволь ты мне заслать сватов, не побрезгуй мной, вдовым да старым».

Обращает на себя внимание поведение царя при выборе невесты, одинаковое в разных повествованиях. У В. Соловьева царь входит в помещение, где расположились шесть избранных невест, и сразу же обращает внимание на ту, что в самом дальнем углу… «Ее голова опущена, виден только убор, низанный жемчугом. Но вдруг, словно перед бедой какой или радостью нежданной-негаданной, забилось сердце Алексея Михайловича. «Да подыми же, подыми голову», – мысленно повторял он в непонятном страхе и непонятном блаженстве.

И она подняла голову, и встретились глаза их. Ничего и никого с этого мгновения не видел он. Глядел – не мог наглядеться. И теперь он все понял. Вот она, вот кого так долго, во все эти тревожные дни и ночи, с такой истомой ждал он… вот та, что терзала,грезилась ему днем и ночью… вот кто являлся ему всюду и смущал и томил его. ОНА… она мешала ему жить, как жил он прежде. Без нее тосковал он среди забав своих любимых. Без нее тошно было глядеть ему на свет Божий. Она, ее ожиданье, ее чудный образ мешал ему молиться! Да, это она, он узнал ее!»

Узнал? Кого?

У Владислава Бахревского в историческом романе «Тишайший» этот эпизод описывается иначе: здесь царь выбирает невесту через потайное окно. Но почему же царь и здесь испытывает такие же чувства человека, будто нашедшего чего-то, что им когда-то виделось, а потом потерялось?

«В третий раз припал оком к потайному оконцу царь Алексей Михайлович. На положенном месте, на свету, уже стояла претендентка на его, царево, сердце. Стояла и, поднявшись на носки, загляделась в окно».

И далее, когда она обернулась и царь увидел ее глаза, с ним что-то произошло. «Кинулся тут Алексей Михайлович от потайного оконца к дверям в палату, а у двери Анна Петровна.

– Нельзя заходить, великий государь.

– Можно! – Алексей Михайлович платок достал и кольцо, показывает Анне Петровне. – С этим можно.

– Великий государь! – кинулась на колени Хитрово, – не торопись, великий государь! Еще три девы тебе надо поглядеть. Самые лучшие на потом оставлены. Погляди всех, а там решай.

– Решил я уже все!

И, обращаясь к девушке:

– Возьми, это тебе.

«Тут она посмотрела все-таки на него, и опять обрадовалось царево сердце. Глаза ее – дом света. Не отраженного от солнышка, своего. Слезы застили, заливали тот свет, но ни затмить, ни залить не могли, а только прибавляли силы и ясности ему, дневному свету.

Алексей Михайлович положил девушке в руки платок и, готовый расплакаться от смущения и от счастья, нашел ее ладонь, теплую, сухую, – господи, родную – и положил в нее кольцо».

И Соловьев, и Бахревский, не сговариваясь, намекают на что-то такое, что давно жило в душе царя подспудно и вот при виде девушки – вдруг вылилось наружу, как будто ожил сон, в котором все это виделось. Возможный ответ на эти намеки мы можем прочитать еще у одного писателя – Г.П. Данилевского.

В своей миниатюре «Царь Алексей с соколом» он описывает царскую охоту. Сокол с руки царя сорвался в погоне за цаплей и вместе с добычей упал в какой-тo огород, в неизвестном месте, куда, разгоряченные азартом, забрели охотники. Конь царя забрался на гору и уперся, фыркая, в обрыв.

«Прямо против обрыва, над которым он стал, между безлистых еще деревьев сада возносились резные расцвеченные качели. А на качелях, лицом к реке, сидела и качалась в зеленой душегрейке, в красном монисте, в желтых башмачках и в золотом с травами сарафане боярышня, очевидно дочка хозяина».

А хозяином, как выяснил в разговоре с домочадцами напарник царя по охоте Хомяков, был Всеволожский, отбывший в это время в свою касимовскую вотчину.

Боярин Всеволожский Раф Родионович, у других – Всеволодский, не был близок ко двору. Он еще с конца царствования Михаила Федоровича удалился из Москвы, безвыездно жил в своих деревнях в Подмосковье и Касимовском уезде и только изредка служил пищей для толков о своих затеях, главным образом в области садоводства и цветоводства.

Но образ дочки, а это была она, на качелях сразил молодого царя. «Глаза Алексея Михайловича, казалось, все еще видели перед собой высоко взлетающие качели, красные башмачки, белое лицо, черные брови и прыгающее на груди монисто боярышни.

Царь уже забыл о соколе. Он сам в этот миг походил на сокола, вперившего взор в красную и славную добычу».

И вот, осматривая невест, одну красивее другой, царь узнал, видимо, ту, с кем было связано то мимолетное видение, которое томило отрока. И он выбрал ее, дочь касимовского боярина, Евфимию Всеволожскую.

Данилевский пишет: «Царя поздравили. Всеволожские с почетом поехали в Москву. Начали готовиться к царской свадьбе. Хомяков стал явно близок к царю. Царь его и ласкает, и хвалит, и жалует. Что ни день, подсокольничий либо с вестью, либо с приветом, либо с государственным подарком у царской невесты. На языке у всех Хомяков и Всеволожский. Значение Морозова стало меркнуть, как ни хлопотал он, устраивая и упряжая все к царскому браку. Запечалился Борис Иванович и взялся за ум крепкою опытною думою».

Бахревский дальнейшие события так описывает:

« – Всеволожские? – спросил Борис Иванович самого себя и услыхал:– Всеволожские.

Он подошел к Анне Петровне, поднял ее с полу.

– Я тебя награжу! До конца дней своих будешь благодарить, но сделай что-нибудь.

На белом лице Анны Петровны сверкнули капельки пота:

– Послужу тебе».

Евфимию Федоровну подозрительно долго и подозрительно тщательно наряжали перед венчанием. Анна Петровна Хитрово, старшая среди всех прислужниц, собственноручно, памятуя наказ Морозова, укладывала волосы по своей методе: так туго и в таком порядке, как нужно было для выполнения задуманного дела, несмотря на то, что невеста не раз во время убора пыталась отвести руки уборщицы из-за невыносимой боли и неудобств. Платья были до того обужены и так тяжело обвешаны украшениями, что полной грудью набрать воздуха было невозможно. Стоять самостоятельно она не могла, и ее пришлось взять под руки.

Открылась дверь, и навстречу невесте вышел царь. Невесту пришлось отпустить из-под рук. Она качнулась… и упала.

«Морозов так и кинулся на Рафа Всеволожского с кулаками:

– Обманули! Падучая у дочери! Больную царю в жены хотели подсунуть!»

Писатели-историки единодушны в своем мнении о преступных действиях боярина Морозова, помешавшего царю жениться на избранной им невесте. Ученый же историк Соловьев, не решаясь сделать этого открыто, тем не менее пишет:

«По всем вероятностям, подозрение на него (Морозова – В.A.) пало вследствие того, что через год, 16 января 1648 года, царь женился на Марье, дочери Ильи Даниловича Милославского, а через десять дней после этого Морозов женился на сестре царицы, Анне Ильиничне».

И далее добавляет: «…брак царский имел следствием сильное неудовольствие народное».

Ну а судьба Всеволожских была решена сразу же: сначала их всех отправили в Тюмень. А дальше было так. В 1649 году по царской грамоте Раф Родионович был переведен из Тюмени в Верхотурье, указом через год было велено вернуться ему в Тюмень опять и ждать. Не дождался – умер. А указания, и весьма благоприятные – он назначался воеводой, пришли уже после.

17 июля 1653 года поступила в Тюмень другая грамота: «Рафову жену Всеволожскую и детей ее сына Андрея и дочь Евфимию с людьми отпустить с Тюмени в Касимов, и быти ей и с детьми, и с людьми в Касимовском уезде в дальней деревне, а из деревни их к Москве и никуда не отпущать без государева указа».

Вот так! А о самой Евфимии один из ее современников писал: «Развенчанная царская невеста еще жива, со времени высылки ее из дворца никто не знал за ней никаких припадков. У нее было много женихов из высшего сословия; но она отказывала всем и берегла платок и кольцо, как память ее обручения с царем. Она, говорят, и теперь еще сохранила необыкновенную красоту».

Ну а что касается Алексея Михайловича, то первая его супруга Мария Ильинична Милославская родила ему 13 детей. «Но удивительное дело, – восклицает советский историк Н.И. Павленко («Петр Великий»), – дочери росли крепкими и здоровыми, а сыновья – хилыми и болезными.

При жизни царя скончались двухлетний Дмитрий, четырехлетний Симеон и шестнадцатилетний Алексей. Ко времени кончины отца старший сын, Федор, не мог передвигать опухшие ноги, около него все время хлопотали врачи, из покоев и опочивальни не вылезали бабки – доморощенные лекари. Не отличался здоровьем и второй сын – подслеповатый Иван. Хотя ему в 1676 г. шел шестой год, изъяснялся он с трудом, был косноязычным и отставал от сверстников в развитии. Современные нам медики называют таких детей дебилами…»

Рождение нездорового потомства, возможно, было следствием того, что роженица постоянно болела и умерла из-за этого, едва дожив до сорокалетнего возраста.

Вполне здоровый наследник родился уже от второго брака. И имя наследника – Петр, которому предстоит стать Великим, а имя роженицы – Наталья Кирилловна Нарышкина, дочь небогатого дворянина из Рязанской губернии.

Путь провинциальной барышни в царицы захватывает. Все началось с того, что у Натальи Нарьшкиной от несчастной любви повесилась дворовая девка. Наталья любила служанку, их связывала крепкая дружба, и свалившемуся горю, казалось, не будет конца. Наталья ударилась в тоску, она не пила, не ела и «исходила телом». Румянец сбежал с ее лица, глаза ввалились, руки сделались прозрачными. Она потеряла сон и постоянно жаловалась на головную боль. Ко всему относилась безучастно. Приглашали доктора. Он осматривал ее, качал головой и давал лекарства, которые она не пила.

Отец, стольник, отошедший, однако, к этому времени от государственных дел и мирно проживающий в своем имении Киркино, под Михайловом, сильно затревожился. Что же делать?

В это время к нему заехал его старый друг, бывший сослуживец, а ныне приближенный к царю, важный государственный деятель, Артамон Сергеевич Матвеев. Узнав о беде друга, Матвеев предложил: пусть Наталья поживет у него в Москве, авось, отвлечется от переживаний.

Царь Алексей Михайлович часто навещал Матвеева. И вот увидел в его доме такую красивую девушку, что сразу влюбился в нее. А так как к этому времени он овдовел, то и решил жениться. Но Матвеев знал, что знакомство с невестой в частном доме было не в обычае у русских царей. Это дело ответственное, и пренебрегать традициями – не оберешься потом всяческих напастей.

И Матвеев настоял на торжественном смотре множества красавиц, что, однако, тоже могло не избавить от неприятностей. Известно, что невесты, удостоенные выбора на таких смотрах, не раз бывали «испорчены», о чем уже говорилось. Смотрины состоялись, но они были простой формальностью: выбрана была, конечно, Наталья.

Но тотчас же посыпались доносы на ее покровителя, боярина Матвеева. Пришлось даже проводить следствие. Дядя одной соперницы Натальи был подвергнут пытке.

Но свадьба состоялась. Был пир горой. И не один день, и не только в Москве. По городам и весям рассылались грамоты, повелевавшие народу радоваться.

Молодая царица тоже радовалась. Белозубая, смелая, она любила веселье. Может, именно потому царь и приказал организовать в Преображенском придворный театр – «Комедийную хоромину». Пусть жена забавляется. Да и он отойдет от скучной жизни, созданной прежней слезливой царицей с ее окружением, таким же скучным.

Но в этом окружении уже зрел скандал, и зарождался он, когда шли еще торжественные свадебные церемонии. Столкновение двух миров – Натальи Нарышкиной и Федосьи Морозовой, возглавлявшей мир прежней царицы. Началось с самого малого, незаметного, как бывает. На царской свадьбе Морозовой, как наибольшей боярыне, надо было стоять в числе других боярынь и говорить приветственную титулу царю. Но Морозова отказалась, сославшись на болезнь.

Царь, узнав об этом, усмехнулся:

– Тяжело ей бороться со мной. Один из нас непременно одолеет.

Ясно, что победителем оказался царь. Боярыня Морозова скончалась в темнице, в цепях. А перед этим везли ее в стужу на санях и взывала она к народу двумя перстами, грозя. Такой запомнил ее народ и такой вошла она в наше сознание, запечатленная на холсте Сурикова.

Но… политика политикой, а жизнь жизнью. И утром 30 мая 1672 года Наталья родила мальчика, который, повзрослев, «Россию поднял на дыбы».

Софья, дочь Алексея Михайловича от первой жены, Милославской, понимая, что при восхождении на трон представителя рода Нарышкиных Милославские будут задвинуты на задний план, принимает ряд активных мер, препятствующих выдвижению Петра.

Кроме бунта стрельцов, организованного ею, она пытается скомпрометировать Петра и более тонкими приемами. Она выдвигает версию о незаконном рождении Петра. У А.Н. Толстого в романе «Петр Первый» она начинает упрекать Нарышкиных такими разговорами: «Весело царица век прожила, и с покойным батюшкой, и с Никоном-патриархом немало шуток было шучено… мы-то знаем, теремные… Братец Петруша – прямо притча, чудо какое-то! – и лицом, и повадкой на отца не похож».

Слухи об образе жизни царицы были, видимо, так основательны, что дошли до времен, когда Петр был уже взрослым.

Журналист Василевский утверждает, что сам Петр тоже не верил в то, что является сыном царя Алексея Михайловича. Для этих сомнений у него и было вправду много оснований. Он ничем не похож ни на хилого Алексея Михайловича, ни на полуслепого Ивана, ни на болезненного брата Федора.

Среди рассказов современников мы находим характерную сцену, когда Петр во хмелю хватает за бороду Тихона Стрешнева – одного из тех придворных, кого молва называла любовником матери Петра, Натальи Кирилловны.

– Чей я сын? – кричит Петр, – говори, не твой ли, Тихон Стрешнев? Этот вот, – показывает он на стоящего рядом Мусина-Пушкина, – знает, чей он сын, он сын своего отца. А я чей сын? Не бойся, Тихон, говори. Говори, а не то я удушу тебя, как собаку!

– Батюшка, смилуйся! Я не знаю, что отвечать. Я был не один, – отвечает полузадушенный Стрешнев.

Но ни бунт стрельцов, лишь на время отодвинувший Петра от трона, ни сплетни Софьи и ее приспешников о незаконном рождении Петра не помешали триумфальному шествию мощного, решительного царевича к высшей власти в стране.