Дупелиные болота часть 3

Охотились мы с перерывами; иногда целыми днями сидели на берегу Сухоны, любуясь замечательной картиной реки и слушая, как перекликаются между собой рыболовы на противоположном берегу. Часто мимо нас проходили охотники-утятники.

— Ну что, охотнички, загораете? — смеялись они.

— Наше время еще не пришло, подождите, — отвечали мы.

Когда утятники возвращались с охоты, грязные, промокшие, с парой чирков или кряквой на поясе, — мы, в свою очередь, спрашивали их с притворным участием:

— Ну, как дела, охотнички?

— Плохо… Убил шесть штук, а взял только пару, остальных не нашел. Топко больно. Трава по грудь, трясина.

Охотники теряли большую часть подстреленных уток и на вечерних зорях. С непритворной печалью рассказал один из них, как вчера убил он крякву, поднял ее и положил около себя на землю. В этот момент налетела стайка чирят; удачным выстрелом он сбил двух. Вдруг «убитая» кряква взлетела и исчезла в траве. Пока охотник искал крякву, он потерял и то место, куда упали чирки. В результате — ни кряквы, ни чирков!

Если хочешь успешно охотиться по уткам, держи лайку или спаниеля. Стрелять дичь, а потом не находить ее — это бессмысленный перевод птицы, не говоря уже о досаде, испытываемой охотником при неудачах.

Моя собака была натаскана только по красной дичи, по уткам она не работала и не подавала убитую птицу. Поэтому по уткам я не охотился ни с подхода, ни на вечерних зорях. Но один раз все же пришлось стрелять уток.

Охотясь на дупелей, я пересек болото, с большим трудом пробравшись по кочкам и трясине до пойменного леса. Лес как будто расступился передо мной, и я подошел к маленькой речке Шунгор, прихотливо извивавшейся среди зеленых лесных берегов. Идти вдоль берега было довольно затруднительно: кочки, высокая густая трава, кустарники, местами подходившие к самой воде. Бурелом, заросли смородины, шиповника и ежевики не давали прохода.

В одном месте из зелени кувшинок и рдеста поднялась пара чирков. Я не удержался и выстрелил; один чирок упал на чистую воду около противоположного берега.

Бросать убитую дичь не полагается. Но что же делать? Речка была достаточно глубока, пришлось раздеться и плыть за убитым чирком. Пока я плавал, Мэри улеглась спать, около ружья на моей одежде. Я подал ей чирка, дал понюхать, но она осталась совершенно равнодушной.

Я оделся, немного отдохнул и двинулся вверх по речке. Через сотню-две шагов опять поднялся чирок и полетел над берегом, но я не стал стрелять. Слишком холодно было плавать и трудно пробираться среди острых листьев телореза.

Мне показалось заманчивым свернуть в лес, пересечь его и выйти на пойму Сухоны. По солнцу я определил, какое надо было держать направление. Идти лесом было очень тяжело.

Пробираясь сквозь заросли, между залитыми водой кочками, я порой выбивался из сил и в изнеможении садился отдохнуть на поваленную осину или ольху. Но это не всегда удавалось: сгнившее дерево рушилось под моей тяжестью, и я оказывался на земле или в вязкой грязи.

Но, наконец, лес пройден, и я выбрался на обширную пойму, поразившую меня своеобразной красотой широкого простора. Куда ни взглянешь — тянутся бесконечные луга, покрытые высокой, еще не скошенной травой. Кое-где — стога и копны сена. Отдельными живописными группами стоят ольхи и вязы.

Преодолев порядочное пространство, поросшее высокой травой, я подошел к ручейку, змеившемуся среди черной топкой грязи, и с трудом перебрался через него на берег озера.

Собака сделала несколько стоек по бекасам. В одном месте она стала ковыряться в следах болотной курочки. Я отозвал Мэри, решив, что раз она работает верхним чутьем, ей не следует давать работать низом по перебегающим курочкам и коростелям. Вскоре я заметил эту птичку, перебежавшую через дорожку около моих ног.

…В один из дней мы переехали на другую сторону Сухоны, пытаясь отыскать дупелиные места, — они расположены там также в широкой пойме, поросшей кустарником и ивняком. Идти пришлось вдоль маленькой речки и по берегам небольших озер — стариц.

Как только начали охоту, я сразу же попал в кочкарник, сильно выбитый скотом, а это — самые неприятные места для охоты. Ноги вязнут в жидкой и глубокой грязи; в особенности туго приходится, когда встанет собака. Торопишься пробраться к ней между кочек, а птица вылетит обязательно в тот момент, когда споткнешься о кочку или завязнешь по колено в грязи. В результате промахнешься или не успеешь выстрелить.

С трудом прошел я эти неудобные места и выбрался на более твердую почву. Собака повела и встала у самой дороги. Вылетел бекас и, после выстрела, попал ко мне в сумку. Через несколько шагов собака опять повела и встала среди кочек, в густой траве. Тут я промазал по дупелю.

Тропа привела на сильно залитый водою покос. Кругом были разбросаны копны сена, стояли конные грабли. Из-под стойки собаки поднялись сразу три дупеля. Я убил только одного.

Отдохнув на берегу реки, повернул обратно к дому, пошел болотом вдоль дороги. Меня обогнала телега, в ней сидели два парня и девушка. Один из них, заметив болтавшегося у меня на сумке дупеля, насмешливо сказал:

— Мала добыча! Да и откуда тебе добыть, когда по сухому берегу за утками ходишь.

— Я уток не бью, дупелями интересуюсь.

— Да дупелей-то здесь нет. Иди вон через поселок на озеро — там самые дупеля…

В это время Мэри сделала стойку у самой дороги; поднялся дупель и, после выстрела, упал в траву. Через несколько шагов собака встала опять и я убил еще одного.

— Чисто, — похвалил меня парень и хлестнул лошадей.

Пройдя поселок, я вышел на твердый, сильно стравленный скотом луг. Около канавы, поросшей реденькой осокой, собака потянула и крепко встала. Когда я подошел, далеко вылетел бекас, снизившийся после двух моих выстрелов. Собака подошла к нему, но он, не выдерживая стойки, вспорхнул и переместился; так повторилось два раза. Наконец, я подошел к тому месту, куда он опустился последний раз; бекас был мертв.

…Приближался конец августа, начали чаще перепадать дожди. Сидеть в избушке было скучно и душно. Мы перекочевали из избушки на сеновал; собственно, говоря, настоящего сеновала не было — лишь сарай, куда привезли для нас воз сена; по соседству, за изгородкой, обитала свинья.

Условия нашей жизни на Сухоне были до чрезвычайности просты. Но в этих условиях мы превосходно отдыхали и с удовольствием назвали место отдыха «санаторием доктора Крекина», в честь нашего спутника и организатора очень удачной поездки.

На наше счастье, погода быстро улучшилась; первый же ясный день совпал с днем шестидесятилетия доктора; с тех пор мы стали хорошую погоду называть «юбилейной погодой». В этот день на охоту мы не пошли; был устроен на берегу реки у костра парадный обед из дупелей и щук (щук наловила моя жена). Юбиляру был зачитан шуточный поздравительный адрес от имени птиц и зверей, еще уцелевших от охотников.

Сиял безоблачный закат, солнце ярко отражалось в неподвижной воде; позднее взошла луна. Застывшие в полной неподвижности, стояли на берегу черно-пегие коровы, только изредка взмахивая хвостами, отгоняя назойливых комаров. Над далекими озерами поднимался туман. В нем тонули кустарники, редкие постройки молочной фермы и торчащие между ними деревья. Казалось, что там раскинулось безбрежное море, сливающееся на горизонте с небом, озаренным бледным светом луны…

Утром 27 августа мы тронулись в Москву. Жена поехала до пристани на лодке, чтобы дорогой половить щук, а мы с доктором пошли пешком через болото. Наш общий счет увеличился на пару дупелей и три щуки.

В конечном итоге, мы вдоволь настрелялись, без особого напряжения добыли порядочное количество дупелей, и эта охота напомнила мне далекие времена юношеских дупелиных охот в Рязанской области.

Поездка на Сухону останется одним из моих лучших охотничьих воспоминаний.