Последние дворянские гнезда 6

Настала весна. Вся семья Страховых, во главе с Алексеем Фёдоровичем, его женой и детьми, всем скарбом, чадами и домочадцами, кроме молодых Воейковых — Дмитрия Аркадьевича и Александры Алексеевны, переехала жить из Ольховца в Тульскую губернию, Епифанский уезд, в имение Клёкотки, предоставив молодым быть полными хозяевами Ольховца в 500 десятин, доставшегося Наденьке и Саше по 250 десятин каждой, причём Саше с усадьбой, а Наденьке (вместо усадьбы) с двумя лесочками. Дом сразу опустел. Вывезена была мебель, осталось только несколько громоздких вещей, два огромных дивана, да два комода. Старинный большой орган с валиками, к сожалению, был увезён, орган хорошо играл старинные увертюры из опер, пьесы. Масса вещей была погружена на подводы; подан был большой поместительный дормез для семьи. С впряжённой четвёркой серых в яблоках лошадей: и после сидения всех перед отъездом, молитвы и прощания, все вышли на крыльцо и стали садиться в экипажи, и они и подводы двинулись в путь, расстоянием в 18 верст от Ольховца до недавно начавшейся строиться станции Клёкотки. Всем было очень грустно и больно расставаться, а Саше — провожать отца, но так было лучше. Низко кланялись, маша своими ветвями, прощаясь, зашумевшие Великаны… Зал, гостиная, кабинет, спальня стали еще больше, гулко и жутко раздавались в них шаги хозяев; и не успели выехать старые хозяева, как всё показалось ветхим, с ободранными обоями, по углам комнат прядями повисла паутина. Привезённая Дмитрием Аркадьевичем с собой, выкормившая его кормилица — Марфа Кирилловна, стала единственной прислугой, на неё были возложены обязанности — кухарки, горничной, ключницы и птичницы, ей не под силу было справиться с уборкой большого запущенного дома. Везде завелось ещё больше пыли, грязи, наводивши» уныние на тонкую и художественную душу Дмитрия Аркадьевича. Пока он еще не поступал на службу посредником — у него совсем не было денег, не зная, с чего начинать, как приступить » хозяйству, молодой барин впал в уныние.

Он долго не мог ещё свыкнуться со своим новым положением помещика, и часто и подолгу шагал по пустым комнатам, обдумывая свою новую жизнь. Он мечтал о жизни, полной уюта, красоты, содержательности, интересной, рисовал в воображении красивые картины будущего, и светлые мечты, прекрасные как сказка, носились в его голове, и он целые часы бродил в этих пустынных комнатах опустевшего дома. И шелест, и грозный рокот бури ещё отчетливей врывался в открытые окно, подхватывал с полу метавшуюся бумагу и срывал с камина уже обезглавленного гипсового рыцаря. А Саша, Саша, почуяв полную свободу, спешила использовать её: оно подолгу оставляла одного мужа, ездила верхом на необъезженной лошади, гуляла, бегала по саду, как ребёнок смеялась, выдумывая разные шутки, и пела с девушками, жившими на усадьбе. Громко щебетали ласточки, свивая гнёзда но елке, прикрепленной ветками в углу парадного подъезда. Вокруг широких, облупившихся старых колонн вились летучие мыши, маша своими крыльями, которые наводили на нас, детей, страх. И старые великаны махали своими ветками в старые окна, навевая ещё большую грусть старого прошлого и нового будущего.

После отъезда из Ольховца Страховых, первой из детей у молодых Воейковых, появившейся на свет Божий, была дочь Надежда, названная так в честь нашей бабушки Надежды Васильевны, урождённой Сергеевой, жены Алексея Фёдоровича Страхова. Родилась она 2 ноября 1869 года. Здоровый организм матери легко и быстро справился с процессом родов под управлением опытной и ловкой бабки-повитухи, бабки Ольги и её помощницы Марфы Кирилловны. Кормить Надю взялась сама мать — Александра Алексеевна. Ребёночек был быстро оправлен бабкой Ольгой, с перерезанной и забинтованной пуповиной, обмыт, помазан маслом и одет в чистую нарядную рубашечку, чепчик и туго запеленут в белоснежную пелёнку и длинный очень свивальник, и уж лежал на руках счастливой мамаши. С любопытством рассматривала новорожденная своими серенькими, едва раскрывшимися глазками в первый раз показавшийся им Божий свет и окружавших ее людей. Надя не кричала, и как бы довольная и покойная, чмокала из груди своей мамы маленькими красивыми губками тёплое молоко. Крестины новорожденной были назначены на другой же день, тотчас же по приезде крёстного отца — дедушки Алексея Фёдоровича и крёстной матери — Надежды Алексеевны Худековой, которым немедленно было дано знать о крестинах с просьбой приехать сегодня же. Также о дне крестин было дано знать нашему приходскому священнику в село Поздное за 6 вёрст от Ольховца, с просьбой приехать на другой же день, захватив с собой дьячка и всё необходимое для крестин. Родилась девочка здоровой, проявив сразу свою жизнеспособность энергичным криком, требуя себе молока. Присутствующие, во главе с отцом — Дмитрием Аркадьевичем, были счастливы видеть счастливую мать бодрой весёлой, не спускавшей со своих рук маленькое создание, появление которого было таким желанным и своевременным… Восприемники не заставили себя ждать, они приехали в тот же день и малютка Надя овладела сразу общим вниманием и любовью. Ничего особенного, обещающего красоту не было в Наденьке, но серенькие ее глазки сразу засветились радостно, с проявлением сознания своей жизни.

«Папаша, дорогой, как хорошо, что детку решили назвать в честь нашей чудной и не забвенной Надежды Васильевны!» — говорила Саша, обращаясь к приехавшему отцу. «Пусть её осеняет та жизнь Духа, которым жила моя дорогая мать». Алексей Фёдорович, растроганный и умилённый маленькой жизнью, переживал в эти минуты особенное чувство любви и близости к своей обожаемой жене… Он чувствовал себя особенно уютно, и близким среди любимых дочерей, особенно сближавших его с ярко выступающим образом Надежды Васильевны. У Алексея Фёдоровича текли из глаз слёзы, а маленькая куколка своим присутствием особенно сближала всех.

На другой день состоялись крестины в такой же приподнятой атмосфере, торжественно и радостно, с красотой веры и любви к Создателю всего…

Письмо Дмитрия Аркадьевича: Воейкова к отцу (1871): «Милый, дорогой папаша, меньше всего ожидал я что, по приезде от Вас, Саша родит мне дочку Любу. Ольга не поспела принимать, и мы с Марфой встали в тупик, что делать с ребенком, но все обошлось благополучно. Надеюсь, мой милый, добрый папаша, что не откажетесь быть восприемником моей дочки; кумой будет Александра Васильевна Худекова. Целую Ваши руки. Любящий Вас Д. Воейков.

Мина Леонтьевна, привезите, пожалуйста, полосатое шерстяное платье, оно лежит в сундуке, а также и табаку нюхательного».

30 марта (ст. ст.) 1871 года, рано утром, при пении птиц, врывавшемся в открытое окно, под журчание ручейков и горячие ласкающие лучи взошедшего яркого солнца — вошла в жизнь вторая дочь Воейковых — Любовь (автор этих воспоминаний — Н.А). Любовно встретила её чудная, молодая весна, как родившуюся жемчужину, сверкающую жизнью и отражающую нежную улыбку на своем маленьком личике. Родилась я немного раньше, чем ожидали, но такой же желанной дочкой. Письмо моего дорогого отца было точно первая ласточка… Это случилось в Ольховце — ничего особенного не произошло. Я родилась в жизнь, и назвали меня чудным именем — Любовью, в честь нашей другой бабушки Любови Дмитриевны Воейковой, (матери Дмитрия Аркадьевича Воейкова), урождённой Кутузовой, ушедшей в другой мир после рождении сына Дмитрия. И имя это светилось во мне всю мою жизнь, вдохновляло на любовь к ближнему, ко всему прекрасному, чудному. Жизнь за всё время моего существования казалось мне такой радостной и светлой… Мы раньше не подозревали о родившейся после меня Маше, которую мама хотела сменить на мальчика — у её сестры Надежды Алексеевны все рождались мальчики, и родившегося одновременно с Машей мальчика Надежда Алексеевна хотела отдать Александре Алексеевне (вместо Маши). Но судьбе не было угодно сделать такую смену, и оба ребёнка умерли в одно время. До появления еще двух других девочек — Евгении и Александры — мы с Надей росли слаженно и привязались друг к другу тесной дружбой. Мы знали только себя, родных, двоюродных братьев, нашу няню, наш дорогой Ольховец — место нашего рождения. Весь мир был нам чужд — мы никуда не ездили, до тех пор, пока не наступило время учения. Наш дом сделался непригодным для жизни в нём зимой, его сломали, а нас перевезли в г. Михайлов — наш уездный город, где началось наше учение с выписываемыми гувернантками, бонной. В Ольховце пока был выстроен флигель, где мы поместились до нашего переезда. А няня всю зиму оставалась в нем жить одной сторожихой нашего родного гнезда…

Великаны оставались на прежних местах, по-прежнему размахивали своими ветвями, выше и выше поднимая свои головы; грозно шумели в наступившем зимнем холоде, всё сильнее закутывались в зимние шубы инея и облепляющих их со всех сторон вьюг Мы прощались с нашим гнездом со слезами, когда должны были уехать в чуждый город.